Левая политика. Текущий момент

Бюрократия требует от олигархического капитала соблюдения определённых правил, своеобразной дисциплины и уважения к себе. В обмен она гарантирует высокие прибыли, минимизацию социальных издержек и поддержку местных компаний в их экспансии за рубежом (всё — в точности по образцу царской России начала ХХ века). Некоторые секторы экономики остаются в качестве специального заповедника для «своих» — если иностранный капитал туда и пускают, то только в качестве младших партнёров и миноритарных акционеров отечественных корпораций. Зато секторы, не представляющих большого интереса для отечественного сырьевого бизнеса и финансовых групп, отдаются иностранцам почти безраздельно и без особых условий. Парадоксально, но закономерно: пока российские корпорации пытаются укрепиться на глобальном сырьевом рынке, внутренний рынок и сферу потребления осваивают иностранные фирмы — не только экспортируя товары, но и делая инвестиции в производство. За счёт транснациональных компаний в России бурно растёт сборка автомобилей, производство бытовой техники.

Возникает практически идеальный симбиоз корпоративного капитала и государственного аппарата. Если у власти и есть какая-то идеология, то нельзя назвать её иначе, чем корпоративной утопией.

Итак, правящая коалиция бюрократии, транснационального бизнеса и «дисциплинированной» части олигархии сделала выбор в пользу второй волны реформ. Но тут что-то пошло не по плану. Сопротивление оказалось больше, чем ожидали. По нескольким причинам. Начнём сверху. Далеко не вся бюрократия в восторге от происходящего. Часть аппарата на среднем уровне знает как работать в нынешних условиях, а как быть с коммерциализированной социальной сферой она не знает. К тому же она теряет рычаги влияния. Потому среднее звено аппарата встречает новые реформы без восторга и, где может, саботирует их. Недовольны и профессионалы в затрагиваемых областях. Они прекрасно понимают, что есть риск развала образования, здравоохранения, транспорта. Прекрасно видят, что рост прибылей новых хозяев будет достигнут за счёт сокращения обслуживания населения в целом (путём концентрации услуг в секторе для «платёжеспособного среднего класса»). Значит, профессионалов потребуется меньше, среди них усилится дифференциация, а качество услуг в целом понизится. Тем более что профессионалы этих сфер всё же оценивают свою работу не как «предоставление услуг клиентам» (в соответствии с рыночной этикой), а как службу обществу.

Недовольна значительная часть среднего и мелкого бизнеса. Ведь политика выжимания средств из населения приведёт к тому, что у них будет меньше клиентов, понизится рентабельность. Кто-то обязательно пострадает — как в старом советском анекдоте, когда мальчик спрашивает отца: «Папа, после повышения цен на водку ты станешь меньше пить?» — «Нет, дорогой, ты станешь меньше есть!»

Если я буду больше тратить на обучение детей, квартплату и лечение, у меня останется меньше денег, чтобы ходить в маленькое кафе на углу. Официантам в этом кафе придётся повышать зарплату (транспорт и жильё дорожают). А мелкие и средние компании и так на пределе рентабельности (надо же ещё налоги платить и взятки давать). Пищевая промышленность у нас и так на грани рентабельности, вложения в неё делаются лишь крупными транснациональными фирмами, для которых доля рынка важнее, чем размеры прибыли. Продолжение нынешней политики означает, что самостоятельных производителей в этом секторе просто не останется.

Недовольна часть «среднего класса»: если платить за образование, здравоохранение, если дорожает транспорт и жильё, многие перестают быть «средним классом». Или им нужно будет больше работать, чтобы остаться при своём — как Алисе из сказки Кэрролла, которая должна была очень быстро бежать, чтобы остаться на месте.

Недовольны низы общества — пенсионеры, бедная часть народа. У них отнимают последнее. Но самое главное — начинает сопротивляться рабочий класс. Он реагирует на давление центральной власти ответным давлением на предпринимателей и на местные власти, требуя повышения заработков. Рабочий класс в условиях социальной и экономической стабилизации начал оправляться от потрясений 1990-х годов. На устойчиво работающих предприятиях появились стабильные и более молодые коллективы, способные эффективно бороться за свои права. Примеры забастовок и протестов последнего времени — автомобилестроители «Форда», транспортники Тольятти, нефтяники Сургута — всё это говорит само за себя.

Неорганизованное, никем не координированное, но многостороннее сопротивление новой волне реформ привело к тому, что процесс замедлился. Насколько я понимаю первоначальный план, реформы должны были проводиться в ходе второго срока Путина — быстро и энергично, так, чтобы все негативные их эффекты достигли пика, скажем к 2006 году, а затем ситуация стабилизировалась бы. После этого по требованию «Единой России» были бы исправлены некоторые «перегибы», наступило бы успокоение, и можно было бы более или менее гладко проводить очередную передачу власти в Кремле.

Теперь получается совершенно не так. Январь 2005 года, по сути, сорвал этот сценарий. Массовые протесты не просто вызвали заминку. Они изменили динамику происходящего. Процесс реформ замедлился, но продолжает развиваться. Но он теперь накладывается на процесс передачи власти.

Можно с уверенностью сказать, что социальные конфликты будут обостряться, переплетаясь с политическими. Можно так же с уверенностью сказать, что даже успешное завершение операции «Наследник-2» — кто бы ни стал новым президентом, и как бы они эти ни провернули — не приведёт к прекращению социального противостояния. Путин мог воспользоваться определённой паузой в осуществлении реформ. Именно в этом секрет его успеха и его популярности. У нового президента такой возможности не будет. Он либо будет продолжать реформы, вызывая нарастающее сопротивление (и не имея личного авторитета в отличие от Путина), либо свернуть их, спровоцировав тем самым новые требования снизу и деморализацию наверху.

Либеральная оппозиция режиму Путина не имеет будущего просто потому, что у неё нет массовой поддержки. Её программа, рыночный экстремизм, отвергается как массами, которые уже всего этого наелись в 1990-е годы, так и корпоративными элитами, которые в принципе вполне удовлетворены нынешним порядком вещей. Националистические и ультраправые движения очевидно растут на фоне общей неудовлетворённости жизнью. Они опираются на деклассированную часть населения, составляющую в сегодняшней России изрядную массу. Но именно в этом и слабость националистов: стабильной базы для формирования собственного политического проекта у них пока нет, массовой мелкой буржуазии нет, а корпоративная элита в них не «вложится» (как она это сделала в Германии 1927–1929 годов), ибо пока она не видит для себя угрозы слева, не видит и необходимости радикально менять правила игры. Другое дело, если на фоне падающих цен на нефть, массовых стихийных выступлений протеста и раскола внутри бюрократии кризис в стране резко обострится.

Между тем левые организации и профсоюзы, которые могли и должны были бы выступить костяком назревающих социальных движений, тоже крайне слабы и недееспособны. Абстрактные дискуссии и сектантская работа на воспроизводство закрытых групп не открывают никакой перспективы. Пока есть время, необходимо приложить усилия, чтобы создать основы для открытых, быстро растущих, демократичных и дееспособных организаций. Как на политическом уровне, так и в сфере профсоюзной борьбы.

Левое движение, профсоюзы и социальные движения получают во второй половине 2000-х определённые шансы на успех. Перед нами — очень большие возможности, которые мы сможем реализовать лишь в том случае, если резко повысим уровень координации действий, уровень организованности и степень консолидации наших сил. Профсоюзы, новое левое движение и социальные движения должны выступать в качестве единого блока, постоянно поддерживая друг друга, выдвигая общие требования и вырабатывая общую программу (своего рода переходную программу, которая позволила бы объединить нас и мобилизовать наших сторонников).