Михайлов или Михась? (СИ)

– Был ли осужден Виктор Аверин? – задал он вопрос Упорову.

– За какое преступление? – попытался уточнить свидетель.

– Я вас спрашиваю? – не поддался на уловку адвокат.

– Да, Аверин ранее был судим.

– За что?

– Не помню точно, но, по-моему, за убийство.

– Господин Упоров, вы сказали, что имеете юридическое образование. Вы знаете, что такое ложные свидетельские показания?

– Да.

– Хорошо, тогда продолжим. У вас новая семья?

– Да.

– Вы сказали, что та ваша дочь, которую хотели похитить, жила вместе с вашей прежней женой. И вы высказывали опасения, что жизни вашей прежней жены тоже угрожает опасность. А где сейчас ваша дочь и ваша первая жена?

– Они остались в Москве. Но я не хочу говорить о своих родственниках.

– Хорошо, я просто хочу узнать, приехали ли вы в Женеву со своей новой семьей и живет ли она сейчас с вами.

– Да.

– Я, господин Упоров, понятия не имею, сколько денег получает в России полицейский вашего ранга.

– Примерно шестьсот долларов в месяц.

– А на какие средства вы живете в Швейцарии с октября

1997 года?

– Я попросил политического убежища в Швейцарии, и на время рассмотрения моего прошения мне выделили социальное пособие – по 300 швейцарских франков (210 долларов США. – О.Я.), а также предоставили мне временное социальное жилье, за которое не надо платить.

– Я заканчиваю свои вопросы к господину Упорову, но прошу президента суда госпожу Сталдер зачитать вслух для господина свидетеля статью 307 уголовного кодекса Швейцарии.

Мадам президент суда открыла уголовный кодекс и прочитала статью 307, в которой сказано, что лицо, принявшее присягу и давшее ложные свидетельские показания, может быть приговорено к лишению свободы на срок до 5 лет.

– Может быть, вы, господин Упоров, желаете что-либо поменять в своих показаниях? – строго спросил Паскаль Маурер.

– Я бы хотел уточнить. Уточнить в отношении Аверина. Я не утверждал, что он был осужден за убийство, я сказал «по-моему, осужден за убийство».

– А остальные свои показания вы подтверждаете?

– Да.

– Господин Михайлов, – обратилась после этого судья к подсудимому, – у вас есть вопросы к свидетелю?

– Госпожа президент суда, – поднялся Михайлов, – у меня есть вопросы к свидетелю. Но, прежде чем их задать, я бы хотел кое-что пояснить.

Антуанетта Сталдер слишком откровенно взглянула на часы.

– Уже очень поздно, господин Михайлов. Я-то готова работать до утра, но не знаю, как к этому отнесутся другие – присяжные, адвокаты, господин прокурор. Да и вам, господин Михайлов, положено отдыхать.

Она оглядела весь состав суда, но никто не выказал ни малейшего желания прервать заседание. Всем было понятно, что от показаний главного свидетеля обвинения во многом зависит весь дальнейший ход суда. К тому же события развивались настолько захватывающе, что ни у кого не было желания покидать зал, не услышав окончания этого необычного допроса. Поэтому Сергею Михайлову предоставили возможность задавать вопросы.

– Во время участия в перекрестном допросе с господином Упоровым, это было на предварительном следствии, я позволил себе шутливую реплику, – сказал Сергей. – Выслушав лживые показания тогда еще майора Упорова, я сказал, что его вскоре разжалуют, имея в виду, что лжецам не место в органах милиции. Но господин Упоров воспринял эту фразу как прямую угрозу. Но ведь не надо было быть провидцем, чтобы понимать очевидное – Упоров в на-рушение законов принял решение стать свидетелем обвинения, хотя на тот момент был должностным лицом, приехавшим в Швейцарию совсем с иной миссией. А теперь я хотел бы перейти непосредственно к вопросам. Господин Упоров, вы впервые приехали в Женеву, чтобы подтвердить факс, отправленный из РУОПа следователю Зекшену 12 декабря 1996 года?

– Да, – подтвердил Упоров.

– В сообщении было написано, что в связи с большим объемом информации невозможно всю ее передать по факсу. Было также добавлено, что в распоряжение следствия предоставят конкретные материалы. Теперь я хочу узнать, где они?

– Я не могу отвечать за свое руководство. Знаю лишь, что мы готовили специальный материал для отправки в Женеву.

– Закон Российской Федерации гласит, что, если сотрудник милиции не возбуждает уголовного дела по совершенному преступлению, он сам может быть подвержен наказанию. Вы утверждаете, что мое криминальное досье украдено из архива?

– Да. По крайней мере мне так сказали.

– А первый заместитель генерального прокурора России утверждает на основании проведенного расследования, что никакого уничтожения не было. Как вы это объясните? – спросил Михайлов.

– Мне сказали в РУОПе, что все досье уничтожено. Возможно, произошло недоразумение.

– Значит, вы даете показания на основании слухов, а когда надо подтвердить изложенное официально, вы говорите «недоразумение». Не кажется ли вам, господин Упоров, что именно из-за таких вот ваших «недоразумений» я провел два года в женевской тюрьме?

– Я верил своим сотрудникам, – возразил Упоров.

– Знаете ли вы, что документ, подписанный Скубаком, признан московской прокуратурой недействительным?

– У меня нет таких сведений.

– Однако этот документ имеется в деле. Вы только что утверждали, что после ареста 1989 года по моему приказанию запугивали судью. К зданию суда подъезжало до 20 машин, набитых бритоголовыми крепкими парнями, и судья, испугавшись, признала меня не виновным. Но ведь процесса не было вообще, дело прекратила прокуратура, какого же судью я мог пугать, если не было суда? Еще один момент. Вы утверждаете, что я арестовывался по делу об убийстве Власова?

– Я утверждаю, что вы задерживались.

– Есть ли у вас доказательства, что я допрашивался по этому делу?

– Я лично видел документы, подтверждающие, что вы допрашивались по этому делу.

– А я лично утверждаю, что вы лжете. Есть сколько угодно документов, подтверждающих, что никогда я по делу Власова не допрашивался, и нет и не может быть никаких документов о моих допросах по этому делу. – Голос Михайлова продолжал оставаться ровным, словно речь шла о вещах, ничего не значащих. Но царившая в зале напряженная тишина была как бы подтверждением того, что здесь сейчас разыгрывается настоящая схватка.

– Да, но я видел протоколы допросов на бланке.

– Сколько раз вы приезжали в Женеву?

– Два раза.

– Значит, вы возвращались в Москву и спокойно могли взять все необходимые документы, чтобы не быть голословным. Почему вы этого не сделали?

– Мой начальник мне сказал, что он опасается пропажи документов в пути. Он также боялся, что по дороге меня могут перехватить солнцевские, и тогда вся информация исчезнет. Поэтому мой отъезд происходил в обстановке тайны и о нем мало кто знал.

– Господин Михайлов, – обратилась к Сергею судья, – ваши вопросы действительно важны, но уже два часа ночи, всем надо отдохнуть. Как вы отнесетесь к тому, если мы перенесем окончание допроса свидетеля на 9 часов утра завтрашнего, нет, уже сегодняшнего дня?

– Собственно, я уже почти исчерпал свои вопросы, госпожа президент.

– Вот и прекрасно. Заседание прекращается до 9 часов утра, – провозгласила мадам председательствующая и без промедления покинула зал.

Патриархальная Женева уже погасила огни. В этом городе улицы становятся пустынными уже в девять вечера. Как шутят сами швейцарцы, женевцы расходятся по домам так рано, чтобы успеть посчитать, сколько накоплено франков на строительство домика – вожделенной мечты каждого добропорядочного горожанина. Мы с Андреем отправились в гостиницу пешком. Шли не торопясь, хотя с озера дул довольно злой ветер. Но после стольких часов, проведенных в зале, хотелось хоть немного пройтись. К тому же мне не-обходимо было услышать от Андрея хоть какие-нибудь закулисные подробности. Но Андрей, видно, слишком устал, чтобы активно поддерживать разговор. Я видел, что сегодня ему пришлось переводить слишком много.