Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Он так неверен, так печально слаб,

Так стелется дымком сырой игили,

Что вправду лишь чадком смолистых лап

Мне кажется -- и все ж ему по силе

Кто знает равный -- как елей хотя б

Чужим рекам мы наши слезы лили.

Чужим рекам мы наши слезы лили -

Я с Этеоклом в Фивах, Полиник

В шести дворцах враждебных нам владык,

Чтоб бросить шестерых на Фивы в силе.

Чтоб Этеокла, брата, убедили

Те шестеро вернуть без выкавык

Трон брату, год спустя, как он привык,

Когда еще их договор был в силе.

Но год прошел, а Этеокл все пас

Ленивых подданных, не помышляя

Вручить бразды Полинику -- вот раз!

Тут брата и подвигла воля злая

Покинуть Фивы, крепко замышляя

Супротив родины, забывшей нас.

О родине, давно забывшей нас,

Мой Этеокл, наш узурпатор, пекся...

Их рати рядом, в щит и шлем облекся,

Взял меч и меч короткий прозапас.

-- Вы против нас, мы будем против вас,

Однако чтоб не каждый в схватке пекся, -

Он начал громко, но слегка осекся, -

Пусть раньше судит бой промеж двух нас. -

И, словно с дикобразом дикобраз,

Они сошлись страшно и возмужало

И, меч вонзив, себя проткнули враз.

И воинство пока соображало,

То шестеро от Фив тут побежало,

Презрев звезду надежды в этот час.

Презрев звезду надежды в этот час,

Враги решили не нести потери,

Поскольку оба брата, две тетери

Лежали рядом, кровию сочась.

Креон, наш дядя, властью облечась,

Стал говорить, что город в полной мере

Понять не может весь объем потери,

Что Этеокл их всех благая часть.

Что шестеро коварством огорчили

Его до слез, а этот... этот гад...

Нет, надо, чтобы гада проучили...

Но гад был мертв, отправлен то ли в Ад,

То ли в Элизий, ну, а мне он -- брат,

Мы наши арфы вербам поручили.

Мы наши арфы вербам поручили,

Чтоб на пирах им слух не услаждать...

"Изменник! Вранам и волкам предать!"

Креон -- они, конечно, умочили.

Так обращаться с теми, кто почили,

Немыслимо. Скорей земле предать.

"Как он посмел отечество предать!"

А вы бы в школе мыслям тем учили.

Вы в голове одних себя носили

И выносили, судя по всему,

А мертвых нечего учить уму.

Ах, как своим молчаньем вас бесили

Мы, мертвецы, я только не пойму -

Могли ль мы петь осилившей нас силе?

Могли ль мы петь осилившей нас силе,

Когда есть сила большая ее,

Ну, правда -- именем небытие,

Что невсваренье самое могиле.

Но крики дяди очень нас давили,

На нервов действовали вервие -

Ведь у него веревка и копье,

А что у нас? Любовь, и ту забили.

Да и на что любовь мне в этот час?

В моей груди сомнительные страсти

Она зажгла к увеселенью власти.

Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас

Меня ведут под белы руки: здрасте,

Цветы темниц, вы радуете глаз.

Цветы темниц, смочив их влагой глаз,

Несу виновнику их Полинику,

Два яблока, орех и землянику,

Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз.

Дорога, помню, под гору вилас,

И возле каждого витка по шпику,

Высматривавших бдительно улику,

Когда бы таковая вдруг нашлас.

А возле трупа, в двух шагах, в острас -

Два охламона при ножах и пиках,

Один на козырях, другой на пиках.

Я соскользнула под земельный стряс

И там запела, думая о шпиках,

Простые наши песни без прикрас,

Простые наши песни без прикрас

В моем грудном, тоскливом исполненьи

Имели отзыв в слюноотделеньи

Сердец под жестким панцырем кирас.

Игру забросив, стали шарить стряс

Тот и другой вои в остервененьи, -

По долга неотступному веленьи,

Близ трупа вылезла худая аз.

Покамест на девонской этой жиле

Аукаться хватало дела им, -

Я малый холмик нагребла над ним.

И плакала, и плакала, и выли

Со мною волки над родным моим,

Над ним, на безымянной той могиле.

Мы, как и судьбы, обрекли могиле

Все остальное в нас, мой милый брат.

При жизни ты сносил попреков град, -

Зачем в утробе мы с тобой не сгили?

Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,

Что и отца -- теперь отец нам брат,

И то, что ты пошел на братнин град,

Не хорошо, хотя любовь и в силе.

Не всех отпугивает злобный цык, -

Есть все и те, что чувствуют превратно.

Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.

Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, -

И если не верна тебе я братно -

То пусть прилипнет к горлу мой язык.

Но пусть прилипнет к горлу мой язык,

Когда тебя не обзову я: шлюха! -

Сказал герой, подняв меня за ухо, -

Я не заметила, как он возник.

А рядом тут как тут его двойник,

И по виску мне зазвенела плюха,

Лишившая меня почти что слуха,

Но в общем-то тот и другой поник.

-- И что за ветер нам принес паскуду, -

Сказал тот, что постарше и брюнет. -

Как пред властями нам держать ответ? -

-- Отвертится, не будет девке худу, -

Сказал блондин, и я сказала: Нет!

Зачем мне отпираться? Я не буду. -

Когда тебя я вспоминать не буду

С признательностью, дивная судьба?

Два честных гражданина (два раба)

Меня влекли под псовью улюлюду.

Встречь мигом расступавшемуся люду,

О стену не пытающему лба,

Боящемуся каждого столба,

На коем сушат медную посуду.

И к дяде втащена за воротник,

Сознаться я тотчас не поленилась,

Что мной оплакан бедный Полиник.

Стояла молча и не повинилась,

И эта твердость дядей оценилась

На весь мой вес, ведь не его род ник.

Тебя, веселья моего родник,

День яркий, оставляю ради ночи.

В проклятом склепе, не закрывши очи,

Усну последним сном, когда б кто вник,

Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!

Поверьте, что нельзя страдать жесточе, -

Я, кажется, не вытерплю, нет мочи

Вообразить сиротский мой пикник, -

Ведь я подобна хрупкому сосуду.

Не понимала все, но поняла:

Меня раздавит тяжестью скала.

Не сразу, медленно, как исподспуду,

Уйдет вся жизнь, которой я жила,

И почернеет день, и я не буду.

Пусть почернеет день, когда забуду

Все радости и жизнь, ее саму,

Когда с исходом лет сама пойму,

Куда пора мне, и... там буду, буду!

Ну, умереть самой по самосуду,

Уйти туда по сердцу своему,

Но как же, как же, вопреки уму,

Жизнь истребить в живом, как бы простуду.

Ах, лучше жить хоть жизнию калик,

Каким отец был -- немощным и слипым -

Вверять лицо морским соленым всхлипам.

Мало несчастье, а восторг велик,

Звенящим медью тополям и липам

Я б подставляла мой веселый лик.

И моего врага веселый лик

Меня бы, верно, не смущал нимало.

Что жизнь мою так грубо подломало

В том возрасте, когда есть тьма прилик?

Последний луч... потом последний блик...

Потом груди и воздуха не стало...

Ужели надо, чтоб меня не стало? -

Как не прогнать тогда -- ведь свет велик.

Ведь если к жизни ощущу остуду, -

Приду сама -- другой, а не такой:

Берите жизнь мою -- жалеть не буду -

И стану над подземною рекой,

И слез любви не осушу рукой,

И ненависть стенаньем не избуду.

***

Слежу чтобы лазури слезы лили

О той давным давно забывшей нас

Что кинула опережая час

Тех что ее заботам поручили

Пеняем ей и уступает силе

И для взыскательных рождает глаз

Красу возвышенную без прикрас

Собою не повинную могиле

Ее бессилен выразить язык

Которым тайны взламывать не буду

Пусть будут рядом тайна и родник