Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Вот тронуто и вскоре утонуто

Во мгле, как бы натекшей с потолка.

-- Все данные взяты не с потолка -

В них кровь и пот промышленных рабочих,

Пора отбросить мысль о нуждах прочих

И действовать, бунтуя мужика.

Пора за дело браться нам, пока

Российский царь на Гатчине иль в Сочах,

В ЦК колеблются, пойдем опрочь их,

В столицах нехватает костерка. -

-- Отец, мы действуем наверняка? -

Воскликнул сын во власти пароксизма. -

За нами нет ни одного полка!

Есть множество сторонников марксизма,

Но в духе пролетарского расизма,

Царь близко, а Женева далека! -

Тут мысль их стала снова далека

Момента нуждам: это их свиданье

Судьбы холодной было состраданье,

Улыбкой каторжного далека.

-- Смотри, отец, ты постарел слегка,

В Сибирь отправленный на созиданье,

А я здесь обречен был на страданье -

Двенадцать долгих лет! Века! Века! -

-- Я плохо сохранился? Там охрана...

Питание, бумага, ну, кайло... -

-- Да ведь моя душа сплошная рана.

В моих глазах все мировое зло

В себе сосредоточил, кто светло

В пролетах держит купол невозбранно. -

-- Такая мысль, пожалуй, невозбранна

Всем независимым, как ты да я,

Кем презрена любая колея,

Кто видит даже в гении тирана.

Но в нашем Господе того ни грана,

Что хочет в нем заметить мысль твоя, -

Он плюнул на российские края,

Отгородившись белизной экрана.

И кровь что льется в мире неустанно,

И детский плач, и вопли матерей, -

Выкушивает ваш протоерей.

А с вашею хулой он нерасстанно

И спит, и в баню ходит, -- так острей:

Она, что перл, лучится непрестанно. -

-- Отец, так значит, битва непрестанна?

Положим, через пять, ну, шесть веков

Придешь ты к власти... -- Слушай, я -- Жидков,

Нам не к лицу порфира и сутана.

Земного и небесного Вотана,

Взирающего мир из-за штыков,

Мы борем, а для прочих пустяков

Армейского довольно капитана. -

Но мысль их стала снова далека

Моментам Вечности, и глаз зерцала

У сына отуманились слегка.

И юноши прозрачная рука

Перед отцом бесчувственным мерцала

На столике, как лампа ночника.

У столика, где лампа ночника

Вполне усугубляет тьму лучами,

Привык он думать долгими ночами

О мыслях и движеньях старика.

Воображалась Колыма-река

С ее сатрапами и палачами,

Отец, не дороживший калачами

И ненавидящий наверняка.

Он, не боящийся ни сыпняка,

Ни пули, ни всесущего доноса,

Умеющий посеять цепняка.

Такой уйдет от стражи, кровь из носа,

Его духовной мощи нет износа,

И все ж... какая хрупкая рука.

-- Отец, ответь мне, милый, чья рука,

Имеющая силу приговора,

Казнила вдруг сиятельного вора

Иль обнаглевшего временщика? -

-- Но, мальчик, жизнь ужасно коротка,

А будущее светлое нескоро

Похерит все достойное укора,

Тут нужен глаз... приличного стрелка.

Однако поклянись, что, постоянно

Обдумывая странный ход вещей,

Ты пальцами не сдавишь сталь нагана.

В конце концов, есть множество вещей,

Способных вызвать поворот вещей,

А суета -- будь это окаянно! -

-- Отец, трудясь надменно, окаянно,

Расчетливый холодный утопист,

Скажи, кто ты: группостровец-марксист,

Народоволец иль от Либер-Дана? -

-- Сынок, мне, понимаешь, даже странно,

Что ты меня заносишь с ними в лист,

Я попросту Жидков, отпавший лист,

Зачем мне в кучу к ним? -- там бесталанно.

Но поклянись с душевной простотой,

Что, как бы чернь глаза нам ни колола,

Ты не пойдешь стезею произвола,

Не станешь светской властию и той,

Нам данною от Божьего престола,

Не поступишься для тщеты пустой.

Иначе будет как стакан пустой

Тебе дарованная власть, и жажды

Не утолишь ты ею, и однажды

Лишишься этой, как лишился той.

Но пусть язык твой чудной немотой

Скорее расцветет, да не подашь ты

Себя носителям нечистой жажды,

Испив, да не попрут тебя пятой.

Ты и друзья твои пусть бегом ланей

Летят от сборищ их к себе, в себя -

Лишь о единой истине скорбя,

Ревнуя лишь о ней у Иорданей,

Ее лишь ненавидя и любя,

Блестящую алмазом чистых граней.

Блестит алмазом осиянных граней

Она, принадлежащая тебе,

Все прочее, прекрасно по себе,

Годилось бы для русских глухоманей... -

-- Отец, ужли для Тул и для Рязаней

Не порадеем? -- Только на дыбе.

Ты знаешь, я и в лубяной избе

Подчас бежал застолий и компаний.

В Рязани, как на войсковой постой,

Глядят на толкотню идеологий:

Смущает жителей их быт убогий.

Полно посуды, но живот пустой,

Хотя вполне по мне вид горниц строгий,

Протертых тряпкой чистой, но простой. -

-- Отец, ведь русский человек -- простой,

А ты непрост, ты вежливо критичен,

Быть может, даже космополитичен,

Тебе, конечно, труден наш застой.

Но где не встретишься ты с маятой,

С презрительным цинизмом зуботычин,

Где б солдафонства глас не так был зычен,

И где б народом управлял святой. -

-- Сынок, живем мы в мире стертых граней

Межгосударственных, пожалуй, здесь

И перепад: то -- город, а то -- весь.

И родина теряет смысл свой ранний:

Что нам отечество -- не мир ли весь,

Везде, где есть окно горшку гераней! -

-- Отец, весь ужас в том, что вид гераней

И европейство мудрого скопца

Нам не способны заменить отца

Холодным блеском чистых филиграней.

В лесах каких Колумбий и Кампаний

Смогу пройти, не потеряв лица,

Где встречу я не честные сердца,

А сердце, свернутое в рог бараний?

Поэтому пред выбором не стой:

Что ненависть твоя -- с моей любовью! -

Тебя могу заклясть я только кровью.

Но, если хочешь, заклинаю той,

Поскольку рядом, с вечной обиновью,

И вечность заклинает -- пустотой. -

Задумчиво взойдя над пустотой,

Луна глядит на тихую равнину,

Лаская то подростка, то мужчину

Улыбкой света, грешной и святой.

Пусть смысл речей их, вовсе не простой,

Невнятен был бы даже и раввину,

Приятен он отцу и важен сыну,

Их взгляды полны нежной добротой.

Еще скорее поздно, нежли рано,

И потому и старший, и меньшой

Идти и мыслить могут невозбранно -

Порвав на время с нужной томашой,

Беседуя любовно и пространно,

Как муж и муж с младенческой душой.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Пятнадцать

сократических диалогов

на тему

иудейского псалма

сонетная корона

При реках Вавилона -- там сидели мы

и плакали, когда вспоминали о Сионе.

На вербах посреди его повесили мы

наши арфы...

***

Чужим рекам мы наши слезы лили

О родине давно забывшей нас

Презрев звезду надежды в этот час

Мы наши арфы вербам поручили

Могли ль мы петь осилившей нас силе

Цветы темниц смочив их влагой глаз

Простые наши песни без прикрас

Мы как и судьбы обрекли могиле

Но пусть прилипнет к горлу мой язык

Когда тебя я вспоминать не буду

Тебя веселья моего родник

Пусть почернеет день когда забуду

Я моего врага веселый лик

И ненависть стенаньем не избуду

I. Антигона

Я ненависть стенаньем не избуду

К богам, мой Полиник, мой Этеокл,

Пусть клекот мой, как волглый мякиш, клекл

И хрипл, как бы не мой, а взятый в ссуду.

Как стук костяшкой пальца по сосуду

Надтреснутому, чей облив надтекл,

Да дребезжанье выставленных стекл,

Мой голос, поднятый богам в осуду.