Рядовой свидетель эпохи.

Интересными, круглогодично посещаемыми детдомовцами промысловыми пунктами были городской базар, окрестности паточного завода и товарная железнодорожная станция. На базаре всегда можно было стянуь что-нибудь съестного у зазевавшегося деревенского мужика — морковь, репу, картошку. На пристанционных пакгаузах товарной станции постоянно разгружались сухофрукты для кофе-цикорной фабрики. Мешки нередко были худые или специально поврежденные кем-то еще до нас, из них высыпались сушеные груши, чернослив, яблоки и становились нашей добычей.

Основным же зимним занятием в 1935 — 37 годах было катание по улицам на коньках-снегурочках и самодельных коньках, прикрепленных к валенкам, прицепившись длинными проволочными крючками за санями или автомашинами. Санные подводы в те годы были основным транспортом в городе. На санях сельские жители везли на базар продавать картофель, овощи, дрова, сено. Для ребят-детдомовцев основной же интерес представляли подводы, везущие на паточный завод все зимние месяцы мороженый кусковый крахмал с крахмало-терочных заводов. Таких заводов в ростовском районе, как потом я узнал из книги «Была война», изданной музеем-заповедником «Ростовский кремль» (2001 г.) было семь. Кусок крахмала, испеченный в печке, был хорошим лакомством в то время. Печки зимой почти постоянно топились с утра до вечера в детдомовских коридорах, обогревая спальные комнаты.

Самым же ранним зимним развлечением было, конечно, беганье по первому тонкому звонкому льду замерзающего озера. Бегали в одиночку на спор — провалишься или не провалишься, бегали парами, цепью, взявшись за руки. Бегали по одному и тому же месту до тех пор, пока прогибание льда становилось явно угрожающим, или под кем-нибудь лед ломался. Тогда единственным спасением от зимнего купанья для того, под кем лед ломался, было успеть броситься в лежачее положение и успеть отползти от опасного места, намокнув в появившейся сверху воде. После этого — сразу домой к топящейся где-нибудь печке. Удивительно то, что никто, насколько я помню, никогда зимой в результате таких развлечений не болел, никто не утонул, хотя случаев провал ива- ния в воду зимой по тонкому льду было немало. Да и вообще, ни зимой, ни весной, ни летом никто не утонул за те годы, о которых я пишу, хотя много времени мы проводили у воды: на озере, на реке Ишня, впадающей в озеро недалеко от Яковлевского монастыря, на глубокой реке Устье во время нахождения в пионерлагере «Борок», либо во время походов в те края. Вообще же наблюдать утонувших в то время приходилось.

Однажды городской (то есть не наш, не детдомовский) мальчишка утонул в нашем примонастырском пруду, захлебнувшись, видимо, держа голову на поверхности воды, смеясь и дурачась. Его вытащил из пруда наш детдомовский пионервожатый Сергей Гусев, но уже мертвого. Нельзя не заметить: в нашей народной массе мало тех, кто твердо знает и внушает своим близким и, что очень важно, детям простую, но чрезвычайно важную истину: захлебнуться водой очень легко в мальчишеских играх, барахтаясь в воде даже на мелководье и одновременно громко смеясь, крича, дурачась. Вода, крупные брызги могут легко попасть в дыхательные пути и перекрыть дыхание. Тогда мгновенно начинаются дыхательные судороги и невольное дальнейшее заглатывание воды, попадание ее в легкие. В детстве я несколько раз испытал на себе такое состояние и после этого всегда контролировал себя, своих друзей, приятелей и случайную компанию при купаниях.

Другой случай пришлось наблюдать на реке Устье. Там, недалеко от пионерлагеря рыбачили с удочками пожилые муж с женой у глубокого омута, и она, видимо, решив искупаться, у него на глазах стала тонуть, а он, вместо того, чтобы ее спасать, стал звать на помощь, может быть, не умел плавать. Ее вытащили, уже мертвую, прибежавшие осовиахимовцы, находившиеся недалеко на стрельбище. Мы, услышавшие крики, тоже прибежали туда и были свидетелями того происшествия.

Еще одним постоянным зимним развлечением ребят-детдомовцев в те годы, особенно в сильные морозы, когда у всех топящихся печек сидели любители, одни — что-нибудь рассказать, другие послушать, было жарение галок и ворон. Это было связано с тем, что в зимние месяцы, особенно в январе — феврале, на деревья монастырского парка слеталось на ночь множество ворон и галок. Так вот, выбежишь, бывало, с рогаткой под дерево, верхушка которого усеяна «дичью*», зарядишь кожицу рогатки чугункой, то есть чугунным осколком, и не глядя вверх, чтобы тебе в глаз не ляпнула птица, стреляешь в воронью-галочную стаю. Почти всегда после первого же «выстрела» летит вниз, кувыркаясь добыча. Хватаешь ее, бежишь в дом к топящейся печке и сразу — в огонь. После того, как перья опалятся, очищаешь ее, потрошишь и снова в печь на железном пруте. Не все, конечно, занимались таким промыслом, но многие, кто обладал хорошими рогатками и запасом «чугунок». Особенно интересно было старожилам приучать к такому делу новичков. Поэтому почти все ребята 1935 — 37 годов поступления в детдом прошли через эту науку. Жареная в печке галка была довольно вкусным блюдом и особенно желанным для того, кто проиграл свою обеденную пайку хлеба в карты. Ворона — хуже, она горчила. Редким деликатесом был голубь, но голубей в ту пору водилось в городе мало. Голубей можно было добыть только на базаре у подвод продавцов из деревни, куда они слетались на просыпанный овес и другое зерно.

Городской базар был тоже одним из популярных, часто посещаемых детдомовцами мест. Там всегда можно было что-нибудь стянуть из съестного. Характерно для тех времен было то, что среди детдомовцев не было попрошаек, по крайней мере, в годы моего пребывания там с мая 1935 по август 1941 года. Это занятие презиралось. Старшие ребята строго следили, чтобы этим не занимались самые маленькие.

Мне врезался в память такой случай. Пошли мы как-то летом небольшой компанией в Борисоглеб в пионерский лагерь, где отдыхало несколько наших ребят. Это — километров за 20 от Ростова. Пообщались с нашими и заночевали на берегу реки. Утром, проголодавшись, снова пошли в лагерь, к своим, что-нибудь раздобыть поесть. Те, упреждая нас, уже договорились на кухне, чтобы нас покормить, если что-нибудь останется от завтрака. Завтрак заканчивался, и нас пригласили в столовую, разместили в уголке и дали по миске манной каши. Еще не все лагерники вышли из-за стола, и некоторые пионеры стали носить то ли свою, то ли остатки чужой каши, из самых, конечно, добрых побуждений. И тут происходит трагикомический инцидент: один из наших, хорошо помню его фамилию — Солнцев, берет у принесшего ему миску манной каши и одевает оную ему на голову. И смешно было, и жалко сердобольного пионера. Кто-то из служителей кухни нас крепко отругал и объявил, чтобы мы больше на кухне не появлялись.

Младшие ребята приучались к тому, чтобы сами умели найти себе пропитание. Умение что-нибудь стянуть поощрялось в своей среде. Высшим уважением пользовались карманники, то есть мастера вытянуть кошелек из кармана в какой-нибудь толкучке. Такая профессия была довольно редкой в те годы. Я знал только троих мастеров такого дела по прозвищам «Хорь», «Барыш» и «Солнце».

Еще одним зимним занятием мальчишек тех лет было у одних замораживание пайки черного хлеба, у других — поиски кем-то замороженных паек. Замороженный черный хлеб казался почему-то особенно вкусным. Замораживали хлеб обычно те, кто имел некоторые его излишки: либо выигрывал пайку в карты, либо покупал ее за деньги, если таковые заводились, либо выменивал ее за хорошую резину для рогатки, за спички, порох для самопала-дробовика. Многие из тех, кто сам не замораживал хлеб, занимались поиском паек, замороженных кем-то другим. Поскольку замораживали обычно не свою пайку, а как-то добытую чужую, поиски оной другим человеком детдомовскими традициями и законами не воспрещались. Замораживать хлеб обычно ходили вечером, в темноте, чтобы кто-нибудь не проследил за тобой, или не увидели вороны. Да так, чтобы не нашли твою заначку по твоим следам на снегу. А чтобы она на другой день не попала в чужие руки, надо было утром встать пораньше и по своим приметам найти то место, куда спрятал хлеб. Иначе тебя опередит любитель разыскивать чужой хлеб. Неопытные новички оставляли хлеб на заморозку на уступах и в нишах монастырской стены, между сучками на деревьях. Но все укромные места были давно известны всем старожилам, и замороженный там хлеб, как правило, доставался не тому, кто его там оставил. Более опытные делали так. Выбегали на берег озера по снегу, уже примятому, натоптанному за день, а затем бросали пайку на чистое без следов место, метров за 20 -25 в сторону от своего следа, запомнив это место. Если снег был пушистым, то кусок хлеба утопал в нем и не был виден со стороны. Если снег был уже слежавшийся, то этот вариант не проходил, и операция усложнялась. Приходилось тогда побегать по снегу, запутать, как зайцу свои следы, и спрятать хлеб в одном из своих же следов, закопать его чуть в бок и снова наступить на это место, оставив след от валенка.