Москва и москвичи

и" ее по канату. Проехали Охотный, Моховую. Поднялись в гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала карета на высоких рессорах, с гербом на дверцах. В ней сидела седая дама. На козлах, рядом с кучером,- выездной лакей с баками, в цилиндре с позументом и в ливрее с большими светлыми пуговицами. А сзади кареты, на запятках, стояли два бритых лакея в длинных ливреях, тоже в цилиндрах и с галунами. За каретой на рысаке важно ехал какой-то чиновный франт, в шинели с бобром и в треуголке с плюмажем, едва помещая свое солидное тело на узенькой пролетке, которую тогда называли эгоисткой... [14]

ТЕАТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ

Грохот трамваев. Вся расцвеченная, площадь то движется вперед, то вдруг останавливается, и тысячи людских голов поднимают кверху глаза: над Москвой мчатся стаи самолетов - то гусиным треугольником, то меняя построение, как стеклышки в калейдоскопе. Рядом со мной, у входа в Малый театр, сидит единственный в Москве бронзовый домовладелец, в том же самом заячьем халатике, в котором он писал "Волки и овцы". На стене у входа я читаю афишу этой пьесы и переношусь в далекое прошлое. К подъезду Малого театра, утопая железными шинами в несгребенном снегу и ныряя по ухабам, подползла облезлая допотопная театральная карета. На козлах качался кучер в линючем армяке и вихрастой, с вылезшей клочьями паклей шапке, с подвязанной щекой. Он чмокал, цыкал, дергал веревочными вожжами пару разномастных, никогда не чищенных "кабысдохов", из тех, о которых популярный в то время певец Паша Богатырев пел в концертах слезный романс: Были когда-то и вы рысаками И кучеров вы имели лихих... В восьмидесятых годах девственную неприкосновенность Театральной площади пришлось ненадолго нарушить, и вот по какой причине. [15] Светловодная речка Неглинка, заключенная в трубу, изза плохой канализации стала клоакой нечистот, которые стекали в Москву-реку и заражали воду. С годами труба засорилась, ее никогда не чистили, и после каждого большого ливня вода заливала улицы, площади, нижние этажи домов по Неглинному проезду. Потом вода уходила, оставляя на улице зловонный ил и наполняя подвальные этажи нечистотами. Так шли годы, пока не догадались выяснить причину. Оказалось, что повороты (а их было два: один - под углом Малого театра, а другой - на площади, под фонтаном с фигурами скульптора Витали) были забиты отбросами города. Подземные болота, окружавшие площадь, как и в древние времена, тоже не имели выхода. Начали перестраивать Неглинку, открыли ее своды. Пришлось на площади забить несколько свай. Поставили три высоких столба, привезли тридцатипудовую чугунную бабу, спустили вниз на блоке - и запели. Народ валил толпами послушать. Эй, дубинушка, ухнем, эй, зеленая, подернем!.. Поднимается артелью рабочих чугунная бабища и бьет по свае. Чем больше собирается народу, тем оживленнее рабочие: они, как и актеры, любят петь и играть при хорошем сборе. Запевала оживляется,- что видит, о том и поет. Вот он усмотрел толстую барыню-щеголиху и высоким фальцетом, отчеканивая слова, выводит: