Москва и москвичи

елезных подрезов. Они скользят, а не режут, как у городских санок. Зато на всех косогорах и уклонах горбатой улицы сани раскатываются, тащат за собой набочившуюся лошадь и ударяются широкими отводами о деревянные тумбы. Приходится держаться за спинку, чтобы не вылететь из саней. Вдруг извозчик оборачивается, глядит на меня: - А ты не сбежишь у меня? А то бывает: везешь, везешь, а он в проходные ворота - юрк! - Куда мне сбежать- я первый день в Москве... - То-то! Жалуется на дорогу: - Хотел сегодня на хозяйской гитаре выехать, а то туда, к Кремлю, мостовые совсем оголели... - На чем? - спрашиваю.- На гитаре? - Ну да, на колибере... вон на таком, гляди. Из переулка поворачивал на такой же, как и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди - сиденье для кучера. На этой "гитаре" ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом и ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам лицом. Так я в первый раз увидел колибер, уже уступивший место дрожкам, высокому экипажу с дрожащим при езде кузовом, задняя часть которого лежала на высоких, полукругом, рессорах. Впоследствии дрожки были положены на плоские рессоры и стали называться, да и теперь зовутся, пролетками. Мы ехали по Немецкой. Извозчик разговорился: - Эту лошадь - завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку... Добрая. Четыре года. Износу ей не будет... На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут... Переезжаем Садовую. У Земляного вала - вдруг суматоха. По всем улицам извозчики, кучера, ломовики на[11] хлестывают лошадей и жмутся к самым тротуарам. Мой возница остановился на углу Садовой. Вдали зсенят колокольчики. Извозчик обернулся ко мне и испуганно шепчет: - Кульеры! Гляди! Колокольцы заливаются близко, слышны топот и окрики. Вдоль Садовой, со стороны Сухаревки, бешено мчатся одна за другой две прекрасные одинаковые рыжие тройка в одинаковых новых коротеньких тележках. На той и на другой-разудалые ямщики, в шляпенках с павлиньими перьями, с гиканьем и свистом машут кнутами. В каждой тройке по два одинаковых пассажира: слева жандарм в серой шинели, а справа молодой человек в штатском. Промелькнули бешеные тройки, и улица приняла обычный вид. - Кто это?-спрашиваю. - Жандармы. Из Питера в Сибирь везут. Должно, важнеющих каких. Новиков-сын на первой сам едет. Это его самолучшая тройка. Кульерская. Я рядом с Новиковым на дворе стою, нагляделся. ...Жандарм с усищами в аршин. А рядом с ним какой-то бледный Лет в девятнадцать господин...вспоминаю Некрасова, глядя на живую иллюстрацию его стихов. - В Сибирь на каторгу везут: это-которые супротив царя идут,- пояснил полушепотом старик, оборачиваясь и наклоняясь ко мне. У Ильинских ворот он указал на широкую