Открывая новые горизонты. Споры у истоков русского кино. Жизнь и творчество Марка Алданова (СИ)

      Но однажды ему, автору очерка о Несторе Махно, предложили познакомиться с "батькой" анархистов лично. Он вдруг воспротивился: "Видите ли, при знакомстве надо подать руку. А мне, все-таки, этого не хотелось бы делать".

      Безупречно учтивый, уравновешенный, корректный, никогда не повышавший голоса в споре, - таким предстает Алданов в воспоминаниях современников. Вспоминают его терпимость, снисходительность к людям, умение внимательно слушать собеседника и мало говорить. В. Набоков в книге "Другие берега" пишет о "проницательном уме и милой сдержанности" Алданова. Г. Струве в монографии "Русская литература в изгнании" отмечает его "высокую культуру", Л. Сабанеев вспоминает "моральный облик изумительной чистоты и благородства". Почти все подчеркивают его склонность к иронии, но ирония Алданова была не злой, умерялась в нем гуманизмом.

      Иронию, однако, многие не прощали. Порой бывшие соотечественники ставили писателю в вину, что его ирония направлена не только против революции, но и против дореволюционных порядков, против монархии, против западного образа жизни. Алданову принадлежала, например, такая язвительная формула: "Поистине должна быть какая-то внутренняя сила в капиталистическом строе, если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей". В 20-30-е годы в среде парижской эмиграции считалось хорошим тоном принадлежать к какой-нибудь русской политической партии, вроде как к клубу; партии постоянно враждовали между собой. Алданов выбрал для себя одну из самых незаметных, партию народных социалистов. Когда в разговоре публицист М. Вишняк отозвался о ней непочтительно, Алданов, улыбаясь, прервал его такой репликой: "Мы - что? Мы партия маленькая. А вот вас, эсеров, в Париже - двенадцать человек".

      Литературные вкусы Алданова тоже ставили его особняком в эмигрантской среде. Он принадлежал к поколению, которое выдвинуло младших символистов, акмеистов, футуристов, однако опыт их творческих исканий оказался ему совершенно чужд. Хотя к XIX столетию Алданов может быть приписан лишь формально, по рождению, тем не менее по литературным пристрастиям он оставался человеком эпохи Тургенева и Толстого. Георгий Адамович сообщает в воспоминаниях: "Он произносил эти два слова "Лев Николаевич" почти так же, как люди верующие говорят: "Господь Бог". Когда-то в присутствии Бунина, - продолжает мемуарист, - он сказал, - по-моему, очень верно, - что великая русская литература началась лицейскими стихами Пушкина и кончилась на "Хаджи-Мурате".

      Бунин полушутливо-полуворчливо возразил:

      - Ну, Марк Александрович, зачем же такие крайности? Были и после Толстого недурные писатели!

      Но задет он не был, очевидно, сразу согласившись, что теперь вопрос только в том, как бы не слишком стремительно с былых высот

скатиться".

      Бунина и Алданова связывала не только дружба, но и сходство взглядов на литературу. Толстой был для обоих кумиром, оба недолюбливали Достоевского, были нечувствительны к поискам новизны в слове, характерным для Ремизова и Андрея Белого.

6.

      "Под чуждым небосводом, под защитой чуждых крыл" многие, как Бунин, продолжали писать о старой, ушедшей в прошлое России. Более молодые, как Набоков, покинувший родину в ранней юности, не могли пойти по этому пути, но и Запад оставался им чужд, они порой сознательно обходили приметы места и времени, конструируя утопическую Антитерру: на этой вымышленной планете происходит действие романа Набокова "Ада". Алданов избрал для себя исторический роман.

      Великая русская проза XIX века начиналась с исторического романа, первое произведение Пушкина в прозе - "Арап Петра Великого". Исторический жанр необыкновенно соответствовал личности Алданова - ученого, аналитика, книжного человека.

      История, кажется, единственная наука, создавшая ветвь литературы, не существует романа, к примеру, геологического или медицинского. Не оттого ли, что, уходя в прошлое, события обретают новую значительность и историки, постоянно обогащаясь опытом, вновь и вновь заново передумывают их взаимосвязи? По Алданову: нет суда истории, есть суд историков, и он меняется каждое десятилетие.

      Когда в 1925 году появилось отдельное издание романа Алданова "Чертов мост", рецензию на него в журнале "Современные записки" поместил один из крупнейших русских историков - А. А. Кизеветтер. Отрывки из этого романа ранее печатались в том же журнале, но не нужно думать, что по этой причине он был, так сказать, обречен на похвалу в рецензии. Не раз случалось, что произведения, опубликованные журналом, получали на его же страницах весьма сдержанную оценку критиков. Кизеветтер, высоко оценив книгу, подчеркнул ее главную, с его точки зрения, особенность: "Здесь под каждой исторической картиной и под каждым историческим силуэтом вы смело можете пометить: "с подлинным верно". В устах историка-профессионала это звучало наивысшей похвалой.

      Г. Адамович рассказывает об удивительном своем разговоре с Алдановым. Как-то раз он случайно спросил писателя, откуда в его повести "Могила воина" взялась такая деталь: у императрицы Марии-Луизы попугай с голоса Наполеона заучил фразу "Marie, je t'aime". "Марк Александрович, - продолжает Г. Адамович, - назвал источник и, помолчав, не без досады добавил: - Знаете, это до сих пор мучает меня. Там сказано, что какую-то наполеоновскую фразу попугай повторял. Но не сказано какую. Я ее придумал сам". Как же была велика историческая добросовестность Алданова, если он сомневался в своем праве даже на такую пустяковую вольность!

      И вместе с тем писатель меньше всего был коллекционером раритетов, ослепленным блеском открывшегося ему в читальных залах

исторического материала. Исторический материал был действительно колоссальный. Чтобы писать о событиях, происходящих в разных концах Европы и мира в разные эпохи, требовались фундаментальные знания историка. Он ими обладал. Только в одной главе его романа "Живи как хочешь" упоминаются и цитируются Сократ, Вальтер Скотт, Екклесиаст, Бергсон, Наполеон, генерал Скобелев, Линкольн, Данте, Вирджиния Вульф.

Цитаты у Алданова, как правило, из тех, что в старину называли "сладкими": они необыкновенно остро характеризуют личность, эпоху. Алданов даже спорит порой с людьми прошлых эпох, как с современниками. Например вспоминает, что в романе английского писателя XIX века Ф. Марриета "Простак Питер" есть такая сцена: во время сражения ядро пробило дыру в корабельной палубе. Один моряк уткнул в эту дыру голову, ибо, "по вычислениям профессора Иннмана, есть 32 647 с десятыми шансов против того, чтобы в ту же дыру попало еще второе ядро". Алданов комментирует: "Конечно, профессор Иннман никогда таких вычислений сделать не мог - и не только потому, что никогда не существовал. Но неученому человеку вы в подобном случае и не вдолбили бы в голову, что второе ядро может с одинаковой математической вероятностью угодить и в эту дыру, и в любую другую точку. Это шутка романиста".

А Пушкина упрекал за неточность в таких хрестоматийных строках: "Тиха украинская ночь. / Прозрачно небо. Звезды блещут. / Своей дремоты превозмочь / Не хочет воздух. Чуть трепещут / Сребристых тополей листы". Стоп! Тополей при Петре под Полтавой не было, заметил Алданов, их привез на Украину Потоцкий позднее.

Кстати, заодно замечу, что писатель и перед своими читателями, исследователями его книг и переводчиками, как бы вовлекая их в интерактивную интеллектуальную игру, тоже ставит вопросы и задачи, решать которые и трудно, и необычайно интересно. Алданов, скажем, никогда не указывал, откуда он привел цитаты, давая их в подлинниках на многих иностранных языках. Однажды он меня поставил перед искушением заново перевести строки о конце света, данные по латыни из Евангелия от Матфея. У Алданова лишь указывается, что это Пушкин. Из какого произведения?