Гений зла Гитлер

Английский министр иностранных дел выступил с предложением закончить дело компромиссом. Италия получала большие территории Эфиопии и полный контроль над тем, что еще оставалось от этой страны, но зато приличия оказывались соблюденными и Эфиопия все-таки оставалась на карте как «независимое государство».

Предложение было сделано в тайне, Муссолини на него в принципе согласился – но, увы, тайну сохранить не удалось. Произошла прискорбная утечка информации, сведения попали в газеты, публика в Великобритании возмутилась – и в итоге ничего не вышло.

Английскому министру пришлось подать в отставку, итальянцы взяли Аддис-Абебу, во Франции вскоре пало правительство, в Италии престиж Муссолини взлетел до небес.

А Англия объявила, что вводит «санкции, направленные против Италии».

Ну что сказать? Если бы это были действительно санкции, Италии пришлось бы солоно, и возможно, даже и режиму Муссолини пришел бы конец. Англичане были хозяевами Средиземного моря, а в его восточной части, примыкающей к Суэцкому каналу, у них было вообще полное господство. И стоило им закрыть дорогу к Эфиопии для подвоза итальянцами войск и снаряжения – всей авантюре живо пришел бы конец.

Можно было принять меры и покруче – например, запретить подвоз нефти в Италию.

Но ничего подобного сделано не было. Франция, главный союзник Великобритании, настаивала на сдержанности, Италия при случае могла оказаться полезной для английской дипломатии, британские интересы, в конце концов, никак не были задеты – и санкции остались мерой чисто косметической.

Наверное, все-таки лучше всего для Англии было бы вообще ничего не делать. Но в стране имелось и общественное мнение, и состояло оно в том, что «разбойнику следует дать по рукам». Однако поскольку это был не удар, а шлепок, он его только разобидел. И Муссолини в пику «не оценившим его союзникам» ввязался в 1936 году в гражданскую войну в Испании и даже начал сближение с Германией.

Раньше-то он от этого воздерживался – с немцами у него были трения из-за Австрии.

После Первой мировой войны Австро-Венгерская империя развалилась на куски, и собственно Австрия осталась обрубком, оказавшись в своем роде «головой без тела». С 1932 года там правил Энгельберт Дольфус, глава так называемого Отечественного фронта. Он во всем имитировал устройство Италии и во внешнеполитических делах тоже целиком ориентировался на Муссолини. И когда в конце июля 1934 года в Вене местным отделением НСДАП была предпринята попытка переворота, Муссолини вывел на австро-итальянскую границу несколько дивизий. Намек, что называется, был понят правильно.

Германия не решилась вмешаться, путч был подавлен.

Беда была только в том, что Дольфус был ранен в горло и в тот же день умер от потери крови. Его сменил доктор Курт фон Шушниг, и поначалу ориентация Вены на Рим осталась неизменной. Но в июле 1936 года направление политических ветров сильно изменилось. Германия резко увеличивала уровень своих вооружений, открыто создавала и совершенствовала военную авиацию – и Шушниг заключил с Гитлером договор.

B обмен на гарантии независимости Австрия обязывалась следовать линии Берлина, а для доказательства искренности и в качестве «жеста, укрепляющего доверие», в Австрии была легализована НСДАП.

Но Муссолини решил этим неприятным фактом пренебречь. Сближение с Германией повышало его рейтинг в отношениях с постылыми англичанами, это было главное. И в Берлине к нему отнеслись самым дружеским образом. Тут было задействовано сразу несколько факторов. По-видимому, имело место и идейное родство, и уважение к Муссолини как к предшественнику, и желание оторвать Италию от ее французского союза – в общем, Италия быстро становится чем-то вроде партнера.

Партнер был нужен – в Германии имелись свои проблемы.

Состояние ее экономики улучшилось. Расширение вермахта и государственные заказы на производство вооружений снизили безработицу, началось широкое строительство всякого рода инфраструктуры – идея, заимствованная из опыта той же Италии, но стране все-таки не хватало ни сырья, ни продовольствия.

Гитлер, как всегда, в детали не вникал, но выражал все большее недовольство работой Ялмара Шахта. Тот настаивал на том, что нужно подтолкнуть экспорт. Нужны товары на продажу – a слишком большой упор на вооружения мешал их производству. Шахт настаивал на том, что средства надо где-то изыскать.

И ничего из его призывов не вышло.

B ноябре 1937 года Гитлер сместил Шахта с поста министра. Как всегда – решение фюрером было принято разом, волевым образом и без всякого коллегиального рассмотрения. Бразды правления перешли к Герману Герингу. Он был еще осенью 1936 года назначен уполномоченным по 4-летнему плану и давно уже подбирался к министерству экономики.

У Геринга были свои взгляды на управление экономикой. Основным приоритетом в его глазах являлась не стоимость производства, а возможность обходиться без импорта. A начальные средства следовало извлечь из программы «ариизации еврейской собственности» в Германии. Если у евреев уже отнято гражданство и право на работу в государственных учреждениях – почему же не изъять и их имущество? Право же, уважение к частной собственности не должно быть для истинного национал-социалиста такой уж незыблемой догмой, к вопросу можно подойти творчески.

Кроме того, у Геринга возникли определенные идеи, связанные с Италией.

Дело было в том, что в конце сентября, за пару месяцев до передачи в курирование Геринга вопросов экономики и военной промышленности, случилось важное событие: Муссолини посетил Германию с официальным визитом.

Принимали его с большой помпой.

Гитлеру сообщили, что дуче из фруктов предпочитает груши определенного сорта и непременно спелые – и за такими грушами был послан специальный самолет. 28 сентября 1937 года в берлинском аэропорту Темпельхоф собрались несметные толпы – самолет Муссолини должен был приземлиться именно там. На земле его ожидал Гитлер. Оба диктатора должны были произнести речи по случаю их встречи, «столь долгожданной». Для Гитлера это было действительно так, но вот Муссолини уклонялся от этой встречи так долго, как только мог.

Ему очень не нравился Гитлер.

В 1934 году они встречались в Венеции, в частной беседе итальянский диктатор отозвался тогда о своем германском коллеге как о существе странном, свирепом и перекрученном. Вообще-то в Италии повсеместно был своего рода «пунктик» в отношении немцев.

Проистекало это, вероятно, от нелестного впечатления об Италии при сравнении с тем, чего достигла Германия в промышленном производстве и в общем благосостоянии. Это было видно по множеству признаков – скажем, среди рекрутов, призывавшихся во время Первой мировой войны, в Германии на тысячу призывников неграмотным был только один, а в Италии – около трехсот.

И как защитная реакция в Италии в ходу были разговоры о том, что «германцы еще лазили по деревьям, когда Рим правил миром», – и тут же хорошим тоном считалось немедленно припомнить Тацита, писавшего о германских варварах, и Макиавелли, державшегося похожего мнения.

Что уж там Муссолини думал о Таците – сказать трудно. Он любил щегольнуть якобы высоким образованием, которого на самом деле не имел. Но факт остается фактом – дуче отказывался от визита в Германию целых пять раз и согласился приехать только потому, что дальше тянуть уже было невозможно.

Визит оставил у него неизгладимое впечатление.

То, что ему показали, было сделано по «рецепту фройляйн Лени Рифеншталь» – грандиозные парады, многотысячные митинги и фюрер, буквально парящий над толпой в нимбе немыслимого поклонения и обожания. Да, на такого друга стоило опереться. И в Берлине Муссолини сказал несчетным толпам ликующих истинно германских граждан Рейха:

«Итальянский фашизм обрел наконец друга, и он пойдет со своим другом до конца».