Это они, Господи

Но гораздо важнее другое: будучи главой правительства, Ленин имел возможность выразить свою неприязнь в виде каких-то умолчаний и даже запретов на государственном уровне. Но мы видим совершенно обратное. В 1918 году Совнарком по предложению Ленина принял постановление об установке памятников видным революционерам и деятелям культуры и в составленном списке писателей Достоевский стоял вторым вслед за Толстым. Ну, что стоило председателю Совнаркома вычеркнуть Достоевского и вписать, допустим, папу Рогозина, профессора. Нет, он на это не пошел, хотя соблазн был велик. И тогда же, в 1918 году, в разгар Гражданской войны, на Цветном бульваре был установлен памятник писателю работы известнейшего скульптора С. Д. Меркурова, позднее дважды Сталинского лауреата. В 1936 году памятник перенесли на Новую Божедомку, к музею писателя, который открылся в 1928-м, а саму улицу в 1940-м назвали его именем. А в 1921 году в Москве и Петрограде торжественно отмечалось столетие со дня рождения Достоевского. И попыток Ленина помешать этому до сих пор не обнаружено. Поищите, Рогозин.

А читал ли Ленин Достоевского? Да, говорит патриот, но — «от „Братьев Карамазовых“, по его признанию, его вообще стошнило». Это кому же он признался? Военный секрет НАТО.

А вот ещё интересный факт. В 1935 году в издательстве Academia решили издать «Бесы». Против этого с резкой статьей в «Правде» выступил известный тогда журналист Д. Заславский. Его статья называлась «Литературная гниль». В самой «Правде»! Но Заславский тут же получил решительный отпор. От кого? От одного из тех, кто не любил Достоевского — от пролетарского писателя Горького. Вот чему поучиться хотя бы Лужкову, который в угоду антисоветскому режиму снёс памятник Горького у Белорусского вокзала.

Логично, господин Рогозин?

После Ленина естественно просветить нас об отношении Сталина к Достоевскому. И докладчик просвещает: «Сталин про него говорил: „Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий“. Оговорка точно по Фрейду. Так Иосиф Виссарионович косвенно признал идейное ничтожество большевиков. Ведь если у них на вооружении марксизм, то чего же бояться „великих писателей“. И, самодовольно торжествуя, добавил: „Логично, товарищ Зюганов? Чего испугался Сталин?“».

Сталин, милостивый государь, был не из пугливых. Могли бы знать это и без напоминания. Где были бы вы или ваш папа-профессор в октябре 41-года, неизвестно, а Сталин оставался в Москве, на посту. Что же такое логика, вы просто не разумеете. В приведенном тексте никакой «оговорки» нет, и Фрейд здесь ни к селу, ни к городу, а только для как бы учёного выпендривания. Что же касается «идейного ничтожества» кого бы то ни было, то вам, доктор философии, касаться этого вопроса крайне опасно.

Но кому же Сталин сказал приведённые слова? Автор, видимо, опять по робости молчит. Так я скажу. Был такой Милован Джилас — один из руководителей югославской компартии. Потом, как и генеральский сынок Рогозин, он стал антисоветчиком и написал лживые воспоминания, в которых уверял, что Сталин вот это именно говорил ему при встрече в 1948 году. Враньё.

Ничего подобного Сталин говорить не мог, ибо знал, что Достоевский всегда издавался и переиздавался у нас огромными тиражами. Начать хотя бы с 23-томного собрания сочинений, начатого ещё в 1911 году и благополучно завершенного в годы Гражданской войны. В 1923–1926 годы — 13-томник. В 1923-м — дневник вдовы, в 1925-м — её воспоминания. В 1929-м начал выходить 4-томник писем, в 1931-м — материалы из архива писателя. Не говорю уж об издании отдельных произведений Достоевского. И так вплоть до полного 30-томного собрания сочинений. Всего за Советское время до 1981 года, к 160-летию со дня рождения, незадолго до катастройки, было издано 34 млн 408 тысяч экземпляров его книг, т. е. 540 тысяч ежегодно. А спектакли по его произведениям, а фильмы! А целая литература о нём! Вранье нельзя простить и Джиласу, но всё-таки он иностранец, а Рогозин-то уже не молодой и все-таки русский человек, институты какие-то кончал, папа, говорю, генерал-профессор и сам доктор философии, может, и диссертацию о Достоевском писал. И неужели в таком доме не было ни одного советского издания этого писателя! Ну, стыдно же быть таким недорослем или так врать.

А читал ли Сталин Достоевского? Е. Громов в книге «Сталин и искусство» пишет: «Если допустить, что Сталин читал „Братьев Карамазовых“…». Он это допускает с трудом. А вот Б. Илизаров, изучавший библиотеку Сталина, утверждает: «Он очень много читал. „Братьев Карамазовых“ и „Воскресение“ перечитывал несколько раз. И не просто читал, а с карандашом в руках» (РГ № 250’07).

Как в аптеке

Рогозин уверяет: «У Достоевского мы находим рецепты…». Поиском рецептов он и занят, как те горе-марксисты, которых он высмеивает, на все случаи жизни — у Маркса. А рецепты, увы, не всегда понятны. Например, такой: «Достоевский с сомнением относился к идее Тютчева собирать славянские народы под крылом России. Он писал: „Делай им добро и проходи мимо. Мы не можем раствориться в славянстве, мы выше. Они внесут к нам начало раздора“. Не ценное ли это указание (рецепт) нам сегодня?». Этот вопрос волновал не только Тютчева, но, скажем, и Пушкина, однако не как проблема «растворения», а скорее наоборот:

Но в данном случае я хочу понять другое: где Рогозин сейчас видит опасность нашего растворения? Что, к нам рвутся поляки и чехи, болгары и словаки? Кто несёт нам раздор — не Белоруссия ли? Мерси, мыслитель.

Но на этой же странице даётся и такой рецепт: «У нас, русских, две родины — Европа и наша Русь…Европа нам второе отечество». Что ж, в известном смысле это так:

Но — родина? Второе отечество? Может, для Рогозина, живущего ныне в Брюсселе, это и так, но мы, туземцы, невольно вспоминаем хотя бы и польское «видение» 1612 года, и «галльский смысл» 1812-го, и англо-галльско-итальянский «смысл» 1854-го, и множество зарубежных «смыслов» с востока и запада в 1918–1922 годы, и уж очень «сумрачный германский гений» 1941-го… Так это всё «второе отечество» являлось к нам в разных обликах? И тогда зачем же мы каждый раз его выставляли? Да не занесло ли несколько Достоевского с этим «вторым отечеством»? С гениями это случается.

Но тут ещё и другой вопрос: если уж Европа для нас «второе отечество», то как же быть со славянами: они ведь тоже Европа? Внятен нам «польский смысл» и «чешский гений»? Нет, говорит Достоевский, «проходи мимо».

Дурь есть, а дураков нет?

И Пушкин мобилизован Рогозиным для подкрепления: «Он первый объявил, что „русский человек не раб и никогда им не был, несмотря на многовековое рабство. Было рабство, но не было рабов“». И вроде бы цитата. Очень красиво и утешительно. Но где это он объявил? Порадуй открытием!.. Целую семью или полсемьи продавали, и это было рабство, а проданные рабами не были? Молодую крестьянку заставляли кормить грудью породистого щенка, и это было рабство, но она рабыней себя не чувствовала? Старика пороли розгами на конюшне, а он не ощущал себя рабом. Интересно. Вот она, загадка русской души! А кто же рисовал такую картину крепостной деревни? —