Русская жизнь. Октябрь семнадцатого (ноябрь 2007)

«Хороший Добужинский?» - спрашивают знакомые про выставку. «Хороший», - отвечаю, не подумав. А потом думаю, почему хороший, правильно ли сказала. Полтора десятка городских пейзажей, несколько сотен театральных эскизов, ничего неожиданного или выдающегося. Все сделано в эмиграции, раньше мы этого не видели - лежало в семейном архиве (потом архив продали в частную коллекцию) и в литовских музеях.

Ну и не посмотрели бы - никакого эстетического ущерба. Если бы в музее выставка была, то и не пошла бы на нее. А в галерее «Наши художники» очень приятно находиться.

В основном - из-за исключительно комфортных пространственных ощущений. Залы там оптимального человеческого размера - не тесные, так что остается ощущение свободы, но и не огромные - чувствуешь защищенность. Потолок не давит, но и не вздернут выше крыши. Правильные пропорции, известно, - главное в архитектуре. Они важнее, чем размеры сами по себе или разные украшательства. Еще и свет, конечно, очень важен, а там он льется из дивного окна, тоже благодатных пропорций. А в окне - елки. Галерея находится в поселке на Рублево-Успенском шоссе. Но адрес не должен смущать - пошлостей здесь не выставляют, дом, обшитый досками, прост до элегантности, хозяйка любит и понимает искусство. И выставку Добужинского здесь сделали не для коммерции, а потому что захотелось.

Добужинский - художник хороший, но по нему не скучаешь. Вспоминаешь, когда произносят это имя, сначала портрет его самого, написанный Серовым, потом черно-белого «Человека в очках» - т. е. классику, и кажется (хотя знаешь, что это не так), что сам Добужинский был очкастым скучным человеком, стоящим на фоне мрачно-значительного петербургского пейзажа. А того господина с приятно-мягким овалом лица - его придумал Серов. Потом в памяти всплывают книжные иллюстрации: детский Бармалей, картинки к Азбуке. Конечно, Серов был прав.

О Добужинском нам вдруг напомнили на недавно прошедшей выставке в Третьяковке, куда каждая страна - член Евросоюза - предоставила по три картины. Опыт оказался жестоким, демонстрирующим, что есть страны великие и убогие.

Италия рядом с Люксембургом. Бедный крошка-Люксембург. Хотя размер страны в этом случае значения не имеет, а климат, возможно, как раз решающее. Литва представила себя на выставке Добужинским, хотя всем понятно, что пусть его отец и из «старого литовского рода» (так говорят литовцы, поляки им судьи) да и сам художник прожил в этой стране треть жизни и поставил 38 спектаклей, национальность его - петербуржец. Потому, что воспел узкие, питерские брандмауэры, потому, что был мирискусником. Потому, что даже в послевоенных заокеанских Род-Айленде и Ньюпорте находил дома, парки и гостиные точь-в-точь, как в своем родном городе - и рисовал их с удовольствием, которое в этих рисунках видно.

Литва и Америка в 20-х годах, когда туда приехал Добужинский, - культурная провинция, театральная уж во всяком случае. Петербург провинцией никогда не был, а уж предреволюционный - тем более. Другой работы, кроме оформления спектаклей, у блестящего книжного иллюстратора в эмиграции не было. Вот он и оформлял драмы, оперы и балеты - в Литве с переменным успехом (получая пинки за не вполне литовское происхождение), в Америке скорее безуспешно - мешала петербургская рафинированность и слишком серьезное отношение к работе.

Он продумывал и сочинял визуальную сторону спектакля от начала до конца, писал декорации и придумывал костюмы. Рисовал актеров в разных позах, чтобы понять, в каком именно платье им будет удобно на сцене. Ездил в библиотеки и музеи трех европейских столиц, чтобы не делать «Фауста» фантастическим - а, наоборот, исторически точно, как задумал, воспроизвести XVII век. Писал в литовскую газету, раскритиковавшую «Ревизора» в постановке Михаила Чехова за «эксцентричность», объясняя, что пьеса Гоголя - вовсе «не благодушная бытовая комедия», а явление общечеловеческое и ставить ее по старинке было бы «безвкусной фальшью». Там этого не знали.

Когда смотришь выставку в «Наших художниках», видишь все эти ряды эскизов - костюмов и декораций, получаешь абсолютное удовлетворение. Нигде не обманул. Такими и были герои «Бесов» Достоевского, сказок Андерсена, средневековые литовцы, шекспировский Гамлет и моцартовский Дон Жуан. И, конечно же, все правда в «Пиковой даме»: и старуха, и гусары, и Лебяжья Канавка, и решетка Летнего сада, писанные по памяти. Ничего сверхъестественного, никакой специальной театральности, ни капли восхитительного декоративного варварства, как у его земляка и коллеги Бакста.

Показалось, что выставка Добужинского хороша именно этой культурной добротностью-зрелостью, экстраординарной, почти невозможной сейчас, когда всем некогда, художникам в том числе, особенно талантливым. Они востребованы, завалены работой так, что ни подумать, ни придумать, ни в библиотеку сходить нет сначала времени, а потом и потребности.

Как обнаружится кто-то с умом и талантом, тут же его выводят в люди. А в людях трудно, надо держать темп, оправдывать ожидания, набирать обороты, работать и зарабатывать. Что есть где-то тихие и вдумчивые невостребованные гении - иллюзия. Появится хоть кто-то, подающий надежды, так все в него вцепятся - галеристы, кураторы, коллекционеры, режиссеры и глянцевые журналы. Ведь культурных событий больше, чем людей, выставок - чем художников, книг - чем писателей, ролей - чем актеров, журналов и газет - чем газетных и журнальных сочинителей. Созреть, войти в силу мало кто успевает, а недозрелый талант, что яблочный дичок, практически несъедобен.

Добужинскому, выходит, повезло, что сначала он долго жил в культурной столице (и там сложился как художник), а уж потом в провинции. Хотя когда-то казалось, что в этом и заключается его жизненная эмигрантская драма. Но лучше иметь невостребованные и неоцененные достоинства - талант, умения, опыт, знания, трудолюбие, - чем быть востребованным, но в мыле.

Есть еще одна мысль, которая не приходила мне в голову, когда я думала о Добужинском. Я вычитала ее после выставки в давно любимой, а потом надолго отложенной книге воспоминаний Александра Бенуа. Он тоже задавался вопросом, почему так ценит художника, чье искусство считается «тихим и скромным», «ничего особенного». Позволю себе длинную цитату:

«… Однако в этом скромном и тихом искусстве заложена та крупица подлинности, которую следует особенно ценить и которой лишены многие другие и весьма гордые, знаменитые и блестящие произведения. Это необычайно искреннее искусство вполне свидетельствует об искренности и душевной правдивости художника. «…» Где он остается совершенно самим собой и где задача, которую он себе ставит, ему по душе и в его средствах, где ему не приходится ни хитрить, ни чего-либо «прятать», он создал и создает вещи, полные неувядаемой прелести. «…» К таким вещам (или вещицам) Добужинского приятно возвращаться и через многие годы. Они не приедаются, не исчерпываются, их соль не выдыхается. Ну, а это и есть то, что роднит на Парнасе и самых мощных, грандиозных с самыми скромными, с самыми «маленькими», как роднит в раю самых героических подвижников с самыми смиренными, но чистыми душами. Все Бога хвалят, и хвала каждого Господу приятна».

Расхожее мнение, что хороший человек - не профессия, неточно. Быть хорошим человеком - часть профессии. Иногда решающая, чтобы «соль не выдохлась».

Денис Горелов

А ну-ка убери свой чемоданчик

«Нулевой километр» Павла Санаева

В считанные месяцы кино о штурме столиц оформилось в отдельный жанр. Один за другим вышли «Глянец», «Русалка», «Кремень», «Жара» и «Нулевой километр». Аннотация «Олег хочет всего и сразу и верит в свою звезду - трепещи, Москва!» - стала типовой, а старосоветская манера с первых минут нагонять тревогу паровозным гудком получила неожиданное продолжение.