Сатирические очерки

А этот? Он ежедневно в один и тот же час обегает целый ряд гостиниц с таким видом, будто кого-то ищет, л он действительно ищет; ищет и находит – он встречает своих знакомых и устремляется к ним с готовой фразой: «Ба! Вы, оказывается, здесь?» – «Садитесь обедать!» – восклицают хором присутствующие. Сначала он отказывается; впрочем, не обедать же одному… Он, мол, поджидал приятеля, а тот не пришел… «Ладно, пообедаем вместе», – заключает он и подсаживается к столу. У сотрапезников его и в мыслях не было отобедать в его обществе! Сам же он еще накануне знал, что пообедает вместе с ними: он подслушал, как они уговаривались о дне и часе, он ведь человек, обедающий сплошь и рядом по слуху, а иной раз даже понаслышке.

А вот еще парочка, не оглядывающаяся по сторонам, спрашивающая себе у лакея отдельный кабинет и… Но нам пора уходить, мы с приятелем закончили свой обед. Непонятное любопытство заставляет нас пройти мимо полуоткрытой двери, куда прошла пообедать без свидетелей эта молчаливая… надо думать, чета. Наша коротенькая остановка вспугнула посетителей, сторонящихся чужих ушей, и резко захлопнутая дверь, говорившая о крайнем неудовольствии любителей одиночества, уяснила нам нашу нескромность и беззастенчивость. «Ладно, – проговорил я при выходе, – не все полагается наблюдать на белом свете; кое-что из нашей картины должно остаться в тени, и пусть именно это будет оттиснуто черным по белому в нашем бытовом очерке для страниц «Испанского обозрения».

Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару,

или Путешественники в городе Витория [185]

Почему бы Испании не завести себе собственного швейцара, если в каждом мало-мальски приличном доме таковой обычно имеется? В прежние времена во Франции эта обязанность возлагалась на швейцарцев, в Испании, как видно, ее взял на себя кое-кто из бискайцев. А между тем если никому нельзя пройти, не переговорив предварительно со швейцаром, то каким же образом пробраться иностранцу, если ему полагается столковаться с бискайцем? Дело в том, что раньше при поездке из Парижа в Мадрид все препятствия сводились к тому, чтобы преодолеть триста шестьдесят лиг [186] пути, бордоские пески и фуэнкарральскую таможню. Но в один прекрасный день нежданно-негаданно кучка алавесских (прости их господи!) граждан, людей смекалистых, сообразила, что они, мол, своего рода заслон как раз на полпути от Парижа к Мадриду, [187] и ни с того ни с сего возопила: «Как же так? Значит, всякий может приехать и следовать дальше? Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару!» С тех пор каждый из них преобразился в швейцара, а город Витория – в бумажный кулек, свалившийся на дорогу из Франции: проезжающий может в него попасть, но дно кулька заслоняет нашу сторону, и чтобы продолжать путь дальше, его нужно прорвать.

Но к чему затруднять наших читателей ненужными отступлениями? В первых числах текущего месяца в городе Витория, что в Алаве, занялся день; рассвет протекал почти так же, как и во всех остальных частях света; я хочу сказать, что в этих благословенных краях – выразимся так – мало-помалу стало светло, но вдруг легкое облачко пыли возвестило о том, что по французской дороге во всю прыть мчится экипаж, следующий из соседней с нами страны. Внутри находились двое почтенных путешественников: один – француз, другой – испанец; первый облаченный в плащ, второй – в пальто. Француз строил в своей голове «испанские замки», а испанец строил воздушные, поскольку оба прикидывали в уме, в какой день и час случится им прибыть в верноподданный и коронный (да простит нам это слово отец Вака!) [188] – город Мадрид. Экипаж резво подкатил к воротам города Витории, как вдруг громоподобный глас, отличающий обычно хорошо упитанные тела, повелел нашим легковерным путникам остановиться:

– Эй, ге-ге! – произнес голос. – Дальше нельзя!

– Дальше нельзя? – переспросил испанец.

– Не разбойники ли? – осведомился француз.

– Нет, сеньор, – ответил испанец, выглядывая наружу, – это таможня.

Но каково же было его изумление, когда, высунув голову из запыленного экипажа, он увидел перед собой тучного монаха, явившегося причиной переполоха. Все еще одолеваемый сомнением, наш путник окинул было взглядом горизонт в надежде усмотреть кого-либо из таможенной стражи, но увидел рядом еще черноризца, чуть подальше от него – другого, потом еще целую сотню, расставленных то здесь, то там наподобие деревьев на аллее.

– Боже праведный! – воскликнул путник. – Эй, возница! Ты, как видно, сбился с дороги! Ты нас куда привез: куда-нибудь в пустынь или в Испанию?

– Сеньор, – ответил кучер, – если Алава находится в Испании, так мы с вами, надо полагать, в Испании.

– А ну-ка прекратите разговоры, – произнес монах, которому, видимо, надоели все эти удивления и изумления. – Разговоры вам надлежит вести со мной, господин путешественник.

– Как? С вами, святой отец? Что же собственно вы можете мне сказать, ваше преподобие? Я еду из Байонны, где побывал на исповеди, а за время переезда – провались я на этом месте, если у меня и у моего спутника был случай согрешить самым невинным образом, если только путешествовать по вашим краям не значит совершить грех.

– Помолчите, – заметил монах, – так будет лучше для спасения вашей души. Во имя отца и сына…

– О боже, – воскликнул путешественник, у которого волосы стали дыбом. – Видимо, в этом городке порешили, что мы одержимы дьяволом, и нас заклинают!

– … и святого духа, – продолжал священник, – выходите из экипажа и побеседуем!

Тут вокруг них стали собираться мятежники и бунтовщики, на шляпах которых в виде кокарды красовалось имя «Карл V». [189]

Из всей этой беседы француз не понял ни слова, по решил про себя, что тут имеет место сбор городской пошлины. Они вышли из экипажа, и, едва бросив взгляд на наших дозорных монахов, француз воскликнул на своем языке:

– Черт возьми! (Какое слово он употребил, я не знаю.) Какую неудобную форму носит в Испании таможенная стража! И какие они все упитанные, какие цветущие!

Но лучше было бы ему ни слова не говорить по-французски!

«Контрабандисты!» – воскликнул один; «Контрабанда!» – закричал второй; «Контрабанда!» – стали повторять шеренги монахов.

Подобно тому как от падения капли воды в масло, клокочущее в поставленной на огонь сковороде, кипящая жидкость мечется, булькает, скачет, занимается пламенем, шипит, сыплет искрами, проливаясь в очаг, задувая огонь и взвихряя пепел, и в ту же минуту кот, дремавший поблизости от угольков, вздымает шерсть свою дыбом, дети обжигаются и весь дом мигом превращается в ад, точно так же переполошилась, словно обожженная огнем, вздыбила шерсть и зашипела ватага таможенной стражи, состоявшей из мятежников и монахов, при первом же французском слове нашего злосчастного путешественника.

– Лучше всего его повесить, – заявил некто, причем испанец помогал французу в качестве переводчика.

– То есть как это лучше? – крикнул на это несчастный.

– Ну, ладно; посмотрим, – отвечал говоривший.

– Что тут смотреть, – возопил другой голос, – ведь это француз!

Наконец препирательства стихли; путешественников вместе с их вещами водворили в какой-то дом, и испанцу нашему показалось, что это сон и что во сне его душит кошмар, когда человеку чудится, будто он попал в лапы медведей или, подобно Гулливеру, очутился в стране лошадей, гуигнгмов. [190]

Пусть читатель представит себе комнату, наполненную сундуками и чемоданами, съестными припасами, бочонками маринада и бутылками, расставленными повсюду так, как это обыкновенно делают на витрине магазина колониальных товаров. Ясное дело: производился осмотр. Два послушника с двумя мятежниками-волонтерами выполняли в прихожей обязанности, поручаемые в барских домах входным лакеям, а здоровенный ризничий, наспех превращенный в швейцара, ввел наших путников. Несколько карлистов и монахов производили осмотр чемоданов с таким видом, будто в складках сорочек они доискивались грехов, а кучка путешественников, перепуганных не меньше наших, осеняли себя крестным знамением, точно увидев дьявола. В сторонке, за письменным столом, один из монахов, более почтенной внешности, чем другие, начал допрос новоприбывших.