Журнал Наш Современник №8 (2001)

ДМИТРИЙ ЯЗОВ: “ВРЕМЯ ДОКАЗАЛО НАШУ ПРАВОТУ”

Александр Казинцев: Дмитрий Тимофеевич! Признаюсь, перед беседой я не отрываясь перечитал Вашу книгу “Удары судьбы”. А ведь уже работал с ней в рукописи, когда готовил публикацию отдельных глав для “Нашего современника”. И все равно не может оставить равнодушным драматизм судьбы: фронтовик, воин, прошедший все ступени советской служебной лестницы от взводного до маршала, поднявшийся на вершину — ставший министром обороны, предводителем самой сильной армии в мире, и — заключенный, обвиняемый по страшной расстрельной статье: “Заговор с целью захвата власти”. Не служебная карьера — Судьба в античном значении слова. Оглядываясь на пережитое, чем гордитесь, за что краснеете, не жалеете ли, что все сложилось именно так?

Дмитрий ЯЗОВ: Как я понял, в центре Вашего вопроса — события, связанные с действиями ГКЧП. Ни мне, ни моим товарищам за это нечего стыдиться. Недавно в газете “Патриот” мы почти в полном составе — Янаев, Павлов, Варенников, Болдин, Стародубцев, Тизяков, Бакланов, Генералов и я — встретились с журналистами. В частности, мы напомнили о ситуации, сложившейся к середине августа 1991 года. На 20-е число было назначено подписание нового союзного договора, проект которого разрабатывался в Ново-Огареве. Из 15 республик о согласии подписать его объявили только 6. И то сам Горбачев говорил, что Россия колеблется. Значит, оставалось 5 среднеазиатских республик. Ясно было, что Прибалтийские республики не подпишут, Закавказские — не подпишут, Молдавия не подпишет. Кравчук объявил, что никакого подписания не будет. Это означало распад СССР.

Действия ГКЧП являлись последней попыткой спасти Советский Союз. Тем абсурднее было обвинение нас в “измене Родине”. В конце концов, даже ельцинские прокуроры поняли — в этом нас обвинить не удастся. Тогда сменили формулировку. Здесь-то и возник “заговор с целью захвата власти”. Всю его фальшь убедительно показал генерал Валентин Иванович Варенников. Во время суда он прямо спросил Горбачева: “Когда мы уезжали из Фороса 18 августа, Вы оставались президентом или нет?” Горбачев крутил-крутил и в конце концов: “Да, я считал, что остался президентом”. “Так, значит, мы не захватили у Вас власть?” — уточнил Валентин Иванович. “Не захватили...” — выдавил Горбачев.

А краснею я вот за что: 10 лет назад мы наивно думали, что Горбачев — человек честный, что его ввели в заблуждение и ему можно все разобъяснить.

А. К.: На прошедшем в марте 1991 года референдуме 76 процентов голосовавших высказалось за сохранение Союза. Как в этой ситуации могли возникнуть ново-огаревские игры с новым союзным договором?

Д. Я.: Референдум был проведен по решению Верховного Совета. Это была дальновидная мера, предназначенная для сохранения СССР. Ответ на разглагольствования о том, что “все должен решать народ”. Вот он и решил — высказался за Союз! Но сразу же после объявления результатов референдума Горбачев возглавляет группу по выработке нового союзного договора. В нее входили Яковлев, Шеварднадзе, Черняев, Шахназаров и другие. Привлекли руководителей союзных республик.

Фактически дело вели к развалу государства. Процесс обостряло личное соперничество Горбачева и Ельцина. Ельцин отказался платить налоги в общесоюзный бюджет. За ним аналогичные решения приняли другие руководители республик. Сразу возникла напряженность в дотационных регионах: перестали выплачивать зарплату, возникли трудности с поставками.

Экономические меры по дестабилизации подкреплялись разжиганием межнациональной розни.

А. К.: В Ваших воспоминаниях меня поразил эпизод непротокольной беседы госсекретаря Дж. Бейкера с министром иностранных дел СССР А. Бессмертных 20 июня 1991 года в Берлине. Напомню: Бейкер предупреждал советского министра о “заговоре” против Горбачева. И тот, даже не задаваясь вопросом — а не провокация ли это (само место действия — Берлин подсказывало историческую аналогию — “заговор маршалов” против Сталина), благодарно выслушивает американского информатора, звонит по ВЧ в Москву и просит А. Черняева, помощника Горбачева, срочно принять американского посла Мэтлока для подтверждения информации. Ситуация, немыслимая в суверенном государстве, тем более в одной из сверхдержав! Выходит, американский посол мог в любое время приехать в Кремль и обвинить любого неугодного Вашингтону советского руководителя, вплоть до премьера и министра обороны, в государственной измене... В те дни публика робко начала говорить об “агентах влияния”. Какие “агенты”! Те действуют во враждебной среде, а эти — в благоприятнейшей. В среде “наибольшего благоприятствования”, так сказать. Подобные эпизоды драгоценны для понимания закулисных маневров, определяющих ход истории. Расскажите, пожалуйста, подробнее об атмосфере в Кремле весной-летом 91-го года.

Д. Я.: Атмосфера к этому времени была уже накаленной. На заседаниях Верховного Совета многие выступали против Горбачева и той политики, которую он проводил. Люди начали понимать, что президент ведет к развалу государства. В этой ситуации Горбачев предложил мне, Пуго, Крючкову и Павлову выступить на сессии Верховного Совета и самым добросовестным образом рассказать о положении в стране. Мы выступили на июньской сессии. С этими выступлениями и связан эпизод, о котором Вы упомянули.

Уже через 15 минут после заседания Гавриил Попов, тогдашний мэр Москвы, был в кабинете американского посла Мэтлока. Как писал потом в “Известиях” сам Попов, сообщение, которое он принес, казалось настолько важным, что они не разговаривали. Попов что-то показывал на пальцах и написал на бумажке: Павлов, Язов, Пуго, Крючков. Поставил несколько точек и затем: “Прошу немедленно сообщить об этом Ельцину”. А Ельцин находился в это время в Америке. Когда шифровку принял Буш, он, скорее всего, не понял, кому надо передать сообщение, и через Бейкера поставил в известность Бессмертных. А тот, через Черняева, договорился о встрече с Горбачевым того же Мэтлока, с которого и началась история... Кстати, об измене и предательстве. Кто здесь предатель, шпион, агент влияния? Думаю, ответ очевиден... Характерна и реакция Горбачева: “Я с ними (то есть с нами) круто поговорил...” А ведь это он сам послал нас выступать на сессии Верховного Совета.

А. К.: В воспоминаниях А. Черняева и тогдашнего посла в США А. Добрынина утверждается, что к 1991 году на Западе Горбачева рассматривали как “тонущего человека” (определение Дж. Бейкера). И все-таки до середины августа Горбачеву удавалось полностью контролировать государственную и партийную элиту СССР. Несмотря на глухой ропот, он навязывал единолично принятые решения, и оппозиционеры покорялись. Почему? Неужели отсутствовал механизм коррекции, внутреннего контроля, обеспечивающий жизнеспособность любого государства?

Д. Я.: А знаете, главная беда была в том, что Горбачев не принимал н и- к а к и х решений. Начались погромы в Фергане — он к Рыжкову: “Николай Иванович, съезди, разберись”. В Баку послал меня с Бакатиным. Во время событий в Вильнюсе позвонил: “Почему не можете довести до конца дело?” Я ответил: “Вы — Верховный главнокомандующий, дайте приказ”. “Тебе, что, мало моего слова?” — спрашивает. А приказа так и не отдал...

А. К.: Вы, как и другие руководители ГКЧП, утверждаете, что Горбачев был посвящен в ваши планы. Но желал ли он их осуществления?

Д. Я.: Уезжая на отдых в Форос, Горбачев заявил: “Если что — вводите Чрезвычайное положение”. Вот и поехали к нему 18 августа те самые, наделенные им полномочиями люди сказать: “Михаил Сергеевич, надо вводить ЧП, а то государство развалится”. Вместо того чтобы послушать: “Вы, такие-сякие!” Но он уловил, что в результате может быть побежден Ельцин. А он, Горбачев, будет на коне. Главным врагом для него были не гэкачеписты, а Ельцин. Поэтому перед отъездом делегации из Фороса махнул рукой: “Делайте, что хотите!”