Варфоломеевские ночи

«Что касается латышских стрелков, то именно они развратили армию и теперь ведут ее за собой», — докладывал осенью 1917 года начштаба Северного фронта генерал Лукирский другому генералу — Духонину.

В дни Октябрьского переворота латышские полки не допустили отправки верных правительству войск с Северного фронта в Петроград. Латышские полки первыми и почти поголовно перешли на сторону большевиков.

Несколько дней спустя после переворота, один из латышских полков, бойцы которого отличались «образцовой жестокостью и дисциплиной, да пролетарской сознательностью», был вызван в Петроград для усиления революционного гарнизона. Несколько позже их использовали для разгона Учредительного собрания в начале января 1918 года, положившего начало большевистской диктатуре в стране.

Еще 250 человек «самых-самых верных, с собачьей преданностью» были выделены в особый сводный отряд под командой бывшего подпоручика Яна Петерсона, которому поручалась охрана «колыбели революции» — Смольного дворца. Именно эти стрелки охраняли литерный поезд, перевозивший Ленина и членов правительства советской России в новую столицу — в Москву. А там отряд Петерсона, который позднее преобразовали в отдельный полк, взял под охрану Кремль, где жили и работали руководители страны.

Латышские стрелки под руководством Яна Петерса как бы соревновались в своей жестокости с любимыми Ленным евреями. Евреи под патронажем Ленина и под опекой известного своей жестокостью Бронштейна, творили невероятное на территории России. Бронштейн планировал полностью уничтожить русских и заселить пустующую землю евреями, а латыши мстили русским за былые унижения.

Я. Петерс — заместитель председателя ЧК провозглашал:

— Я заявляю, что всякая попытка русской буржуазии еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет все, что понимается под красным террором…«…Произведена противозаразная прививка — то есть Красный террор… Прививка эта сделана всей России…»

Это о массовых расстрелах уже в Москве, после убийства Урицкого. Чрезвычайка, возглавляемая Петерсом, стала подражать головорезу Дзержинскому. Очень часто сам Петерс присутствовал при казнях, давал указание, как отрубать голову или всаживать пулю в затылок. С ним всегда был его сын, мальчик 8–9 лет, и постоянно приставал к нему: «Папа, дай я! У меня не хуже получится, я и в пасть могу запустить снаряд»…

— Да не снаряд, а пулю. Ну, всади в рот этой бабе, что умывается слезами. Она буржуйка. Только ни капли жалости. Русские нас не жалели.

Не отставал от своего коллеги-земляка и другой видный чекист — руководитель Всеукраинской ЧК (к слову сказать, «органы» в Киеве чуть ли не наполовину состояли из латышей) — Лацис. Данный товарищ в своем «классовом подходе» переплюнул едва ли не всех других «рыцарей революции»: «Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов или доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить: какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого…

Свой кровавый след латышские стрелки оставили и на Тамбовщине.

А в Шацком уезде красные каратели расстреляли толпу верующих. Местные жители устроили было крестный ход, пытаясь защититься от разгулявшейся эпидемии испанки с помощью чтимой иконы Богоматери, однако чекисты, усмотрев в этой акции «контру», арестовали и священника, и икону. Когда же крестьяне — женщины, дети, старики — двинулись спасать свою святыню, их хладнокровно косили из пулеметов. Ленин без конца восторгался латышскими стрелками и награждал их орденами, премиями, дополнительными отпусками и уверял их, в том, что их Лифляндия вечно будет свободной от русской буржуазии и всяких там капиталистов-империалистов.

В данное время Ленин пока был озабочен надежной охраной и налаживанием дисциплины и пока возлагал надежды на стрелков, которые оправдались.

— Лейба, где этот Вацетис, подать сюда Вацетиса!

Вацетис вскочил, услышав свою фамилию в приоткрытую дверь, и тут же влетел как настоящий чекист. Это шокировало вождя, он собирался, было поднять обе руки вверх, но Вацетис уже сидел на стуле и собирался вскочить: руки по швам.

− Я весь во внимании, Владимир Ильич.

− Где начальник охраны? где, где? Это архи важно, товарищ Вацетис. Или вы хотите оставить меня наедине с врагами? Вас подкупили, вас заслали? Дзержинский, где твоя бдительность?

− Начальник охраны, Эдуард Петрович за дверью, ждет вашего вызова, Владимир Ильич, − ответил Вацетис дрожащим от испуга голосом.

− Пусть входит, каналья, а вы свободны. Вы слышите меня, товарищ Вацетис? вы свободны. А это значит, пока не позову. А свободны, значит освободите кабинет. Это вам не колючая проволока, хотя она скоро тоже появится.

В кабинет к Ильичу вошел мужчина высокого роста с большими серыми глазами, крупной головой и довольно плотной фигурой и рыжей бородкой. В его глазах горела ненависть к мировым буржуям и к русским, вообще.

− Латышский стрелок, преданный делу мировой революции и лично Ленину, прибыл для несения службы на благо… в интересах… короче я большевик, я стрелок… безжалостный к буржуям и врагам… клянусь служить верой и правдой. Перестреляю всех врагов, а то Россия матушка… вся состоит из одних врагов.

− Садитесь, товарищ Ская…, расскажите свою биографию, − когда вступили в партию моего имени? Это великая, перспективная партия, призванная освободить народы Европы, а на Россию мне пока наплевать, товарищ Ская…, хотя вы мыслите правильно. Это архи важно.

Ская рассказал все в подробностях и даже то, что он совсем недавно, когда воспитывали буржуев на Невском проспекте при помощи штыка и пистолета, опробовал трех молоденьких девочек от четырнадцати до шестнадцати лет. Каждая целовала голенище его грязных сапог, умоляя оставить ей жизнь и давая клятву не вредить новой власти.

− И как же вы поступили, това…ищ Ская?

− Наступил сапогом на губы и трижды всадил штык в живот, а потом на крюк, а крюк вешал на люстру, − ответил Эдуард Петрович.

− Товарищ Ская, вы настоящий боец мировой революции, так держать, това…ищ Ская, браво, това…ищ Ская. Я назначаю вас комендантом Смольного и командиром взвода охраны ЦК и моей личной охраны. Как что — штык в живот, а лучше в сердце. Количество солдат во взводе охраны должно быть доведено до пятисот бойцов. Это архи важно, товарищ. Кроме того, на вас возлагается обязанность выдавать пропуска в мой кабинет. В течение дня пропуска должны меняться не менее трех раз. Надо чтоб они были разного цвета с вашей подписью в разных местах. Утром подпись в нижней части, в обед — в правом верхнем углу, вечером − в левом верхнем углу. Тот, кто будет получать пропуск, должен быть вами визуально обследован, ощупан, а если надо раздет. Пусть смотрит на ваш штык, га…га…га! А может у него маска, а может, он замаскировался под Троцкого или под Кобу, а на деле…, сами понимаете, това…ищ Ская. Дальше он, тот, кто порывается в мой кабинет, должен предстать перед вами в… трусах, поскольку в пиджаке или в карманах брюк может находиться бомба. Вы поняли, товарищ Ская? Вы будете соблюдать то, что вам говорит вождь мировой революции? И помните, что ваша голова тоже может слететь. Это архи важно, Ская.

− Так точно ЛИНИН. Я им буду в рот заглядывать. Если что − вырву зубы или язык.

− Язык не трогать, кто будет без языка давать показания?

− В уши, товарищ Ленин.

− И в задний проход. Там тоже может быть бомба. Это архи важно, това…ищ Ская.

− Виноват, товарищ Люнин.

− Ленин, Ленин, повтори, Ская.

− Леньин.

− Приблизительно точно. Что тебе подарить за твою усердную службу? И главное, за бдительность? Штык в живот после секса, это просто здорово. Что подарить, не тяни резину, вождь мировой революции слишком занят.

− Свободу моей Родине Латвии. Освободите Латвию от русского медведя. А остальное я сам возьму. Мне нужны три девочки не старше шестнадцати лет в день или на ночь как получится, Владимир Ильич. Вы не будете возражать? Это будут дочери буржуев, Владимир Ильич.