КГБ сегодня. Невидимые щупальца.

На досуге Левченко пытался читать. В Токио его рабочий день начинался с просмотра газет, где легионы первоклассных журналистов освещали события с различных точек зрения. Сквозь призму японской прессы он волей-неволей видел общество, заряженное энергией, пульсирующее оптимизмом, общество, благосостояние которого непрерывно повышается, несмотря на явную скудость природных ресурсов.

Просматривая московские журналы, он пытался разглядеть и в советском обществе признаки подобного динамизма, пусть и не столь впечатляющие. Но все, что он находил в советской прессе, лишь разочаровывало его, если не угнетало, — ведь он уже давно научился расшифровывать эти бодрые реляции, читать между строк. Когда он читал хвалебную статью о какой-то образцовой угольной шахте, в конце которой говорилось, что соседним шахтам надо подтянуться и брать с нее пример, — это означало, что угольная промышленность испытывает кризис. Если статья воспевала героические усилия какой-то железной дороги, сумевшей добиться образцового выполнения графика перевозок, это значило лишь, что прочие дороги сильно хромают в этом отношении. Если журналист восторгался трудовым порывом среднеазиатских студентов, которые, как он писал, десятками тысяч добровольно отправлялись собирать урожай хлопка, — это значило, что хлопкоуборочные машины опять простаивали и, чего доброго, часть урожая сгниет на полях.

Находясь за границей, Левченко убедился, что, какими бы недостатками ни страдало американское общество, продовольствия в Америке всегда было достаточно. Читая теперь в «Правде», что жители Соединенных Штатов недоедают, а некоторые штаты находятся чуть ли не на грани голода, Левченко понимал, что населению СССР придется еще туже затянуть пояса. Ведь и американцы, судя по советской печати, находятся ничуть не в лучшем положении.

Призывы к экономии, которыми пестрели газеты и журналы, разоблачения злоупотреблений, заклинания о необходимости пойти на новые жертвы ввиду постоянных происков империализма, — все это говорило скорее об упадке и вырождении, нежели о прогрессе.

Во многих комментариях прессы Левченко находил явное сходство с теми нарочито утешительными новостями, которые он сам время от времени стряпал, находясь в Японии ради спокойствия членов Политбюро. Это была заведомая дезинформация, регулярно поставляемая советской стороной внешнему миру, чтобы сбить с толку иностранцев. Распространяя ту же дезинформацию в собственной стране, правительство явно ставило свой народ на одну доску с японцами или американцами, или китайцами. Но ведь это все были враждебные Советскому Союзу нации! Выходит, и собственный народ рассматривался как враждебный, раз его потчевали тем же пропагандистским варевом…

Вернувшись в Москву, Левченко получил свою новую «Волгу». Машина символизировала житейскую удачливость, карьеру, и хотя бы поэтому ею следовало гордиться. Многочисленные мелкие неполадки, выявившиеся тут же, его не слишком волновали: этого следовало ожидать, и он уже заранее наладил контакт с двумя механиками, взявшимися привести все в порядок в нерабочее время. Они работали на номерном заводе, выпускавшем системы управления для ракет. В конце недели они за одну ночь проверили «Волгу», наутро взяли для нее кое-какие запчасти на своем заводе и за субботу и воскресенье устранили неисправности. Они трудились, не покладая рук, и Станислав исправно таскал им водку — бутылку за бутылкой.

Станиславу не терпелось поездить на своей машине по Москве, посмотреть на город. В первую же поездку он нарушил правило — сделал левый поворот из правого ряда — и был остановлен лейтенантом-автоинспектором. Увидев удостоверение личности, свидетельствующее, что Левченко — токийский корреспондент «Нового времени», инспектор дал понять, что подходящий японский сувенир мог бы избавить нарушителя от неприятностей.

— Как насчет открыток со стереоизображением?

— Шутишь! Этого барахла у меня навалом. Что-нибудь более дельное…

— Я живу тут рядом. Через двадцать минут вернусь, прихвачу зажигалку.

— Это уже лучше. На вид ты парень честный, — ладно, езжай, поверю тебе.

Получив зажигалку, он обрадованно сказал:

— Я чувствовал, что не обманешь!

Друзья говорили Станиславу, что надо бы собраться, отметить приезд, но партия как раз начала очередную кампанию против пьянства, и начальник Первого главного управления категорически запретил офицерам устраивать «торжества с выпивкой». Только что ему пришлось уволить сразу четырех полковников: они, не подозревая, что в ресторанный столик вмонтирован микрофон, завели под воздействием выпитого не слишком сдержанный разговор.

Левченко с друзьями решил все же устроить ужин в «Национале». Кто-то из них через приятеля, работавшего во Втором главном управлении, получил заверения, что микрофон, которым был снабжен столик, будет в этот вечер отключен.

За столом Левченко рассказал о своем опыте общения с московской автоинспекцией. В ответ посыпались истории одна другой хлеще — подкуп и взяточничество в Москве прямо-таки процветали. Недавно у комиссионного магазина был задержан гражданин, спекулировавший японскими кассетами. «И что ж ты думаешь — оказался полковником КГБ». Шесть или семь офицеров пожаловались начальству, что в сауне при Первом главном управлении у них кто-то спер часы. Вмешалось управление «К», и его сотрудники накрыли вора, — это был старший лейтенант, признавшийся, что таким путем он сколачивал деньги на покупку машины.

Нашелся случай с ГАИ и почище левченковского. Инспектор-лейтенант за какое-то нарушение остановил водителя-гебиста в гражданской одежде. Тот тут же спросил, что ему подарить; инспектор дал понять, что удовлетворится парой рюмок коньяку из ближайшего ресторана. Опрокинув в ресторане четыре порции, он отправился обратно на пост, а гебист, расплатившись за коньяк, бросился к телефону: «Такой-то пьянствует во время дежурства!» Патруль ГАИ, объезжавший улицы, забрал инспектора, но тот отчаянно протестовал и настаивал на проверке, которая подтвердила, что он в этот день не пил.

В ответ на упреки начальства гебист клялся и божился, что он лично ставил инспектору коньяк, и КГБ взял гаишника под наблюдение. Пришел день, когда инспектор заставил нарушителей сводить его в ресторан не то семь, не то восемь раз подряд. Было подсчитано, что он влил в себя не менее двадцати пяти порций коньяку, — без малейших последствий. Но КГБ оказался на высоте положения и быстро докопался до истины. Получая с задержанных водителей за дорогой коньяк, официант подавал инспектору холодный чай. В конце дня они делили доход на двоих.

Один из присутствующих за столом заметил, что взяточничество и спекуляция всегда процветали на Руси, да и вообще едва ли найдется общество, не пораженное коррупцией.

— Боюсь, дело хуже, — вмешался полковник, сотрудник «линии X». — Еще года три-четыре назад никто и представить не мог, что в ПГУ окажется офицер, крадущий у своих товарищей часы или промышляющий продажей контрабандных кассет прямо на улице, точно бродячий торговец коврами где-нибудь в Турции. Выходит, сейчас у нас все продается и покупается. Люди тоже продаются. Может, в ПГУ до этого и не дошло, но в министерстве иностранных дел и внешторге с этим уже «в порядке». Там агентов ЦРУ — что блох в одеяле. Сам Андропов очень этим обеспокоен.

…За два дня до возвращения в Токио Левченко снова явился в Первое главное управление. На сей раз Пронников удивил его своим показным радушием.

— У нас были в прошлом мелкие недоразумения. Пора о них забыть и не оглядываться на вчерашний день. Взглянем-ка в будущее. Ваше будущее представляется блестящим, если, конечно, вы научитесь прислушиваться к дружеским советам. Я беспокоюсь о вас же. Они навалили на вас слишком много дел. Никто не в состоянии справиться с такой массой заданий. Хватит уже вам гореть на работе. Я бы хотел, чтобы вы докладывали мне лично, пользуясь спецпочтой, как идут ваши дела и как к вам относятся в резидентуре, чтобы я мог дать вам совет и прийти на помощь… И вообще — побольше думайте о своих собственных интересах.