Хождение по гробам

Базилика Агония

И вот мы ее увидели. Сначала издали. А потом, оставив автобус на стоянке, несколько минут шли по истертым, блестевших как стекло камням тротуара, хватаясь друг за друга, чтобы не поскользнуться. Кстати об этих плитах из иерусалимского камня, покрывающими все пешеходные дорожки, следовало бы сказать отдельно. Их не заменяли пару тысяч лет, и они так отполированы ногами паломников и туристов, что в дождь и вообще не пройдешь. Мне страшно представить, что там творится, когда идет снег. А снег в Иерусалиме бывает каждую зиму. Камни неровные и скользкие, поэтому трудно смотреть по сторонам и одновременно контролировать каждый шаг. Хотя я не думаю, что святость бы нарушилась, если бы по дорожкам прошлись каким-нибудь пескоструйным аппаратом. Люди часто падают, подворачивают ноги, а напряжение, с которым приходится передвигаться под бешеным солнцем изматывает сердце. Но, кому нынче есть дело до чьего-то сердца? Поэтому я потерял из виду тех трех женщин, о которых рассказывал тебе в самом начале. Хотя вскользь, еще в автобусе отметил для себя, возникшее на их лицах выражение жадного нетерпения. Все три были разного возраста и разной масти, но показались мне вдруг сестрами близнецами. Так нарождающийся религиозный экстаз делает одинаковыми все лица. Глаза широко раскрываются и становятся пустыми, словно видят вместо реальности лишь тонкое полупрозрачное полотно, которое вдруг начинает идти дырами и самоуничтожаться. А дальше лишь «мягкий свет», опрокинутое на голову ведро елея и благодать. Я не знаю, какая связь у глаз со ртом, и почему рот тоже широко раскрывается, как только распахиваются глаза, но, наверное, она существует. Рты у них были приоткрыты, обнажая неровные зубы, словно нижняя челюсть вдруг сделалась очень тяжелой. Я только взглянул на них и сразу понял - мы их теряем.

А потом, в борьбе со скользкими камнями, соперничающей с неистребимым желанием узнать что-то для себя новое, я совсем о них забыл. В конце концов, я что же, приехал смотреть на сумасшедших? Да вовсе нет.

Я думаю, что тебе было бы интересно узнать об этой базилике? Она новая, ей еще даже нет ста лет. Слово «базилика» в католицизме имеет много значений, но в данном случае – это такой божественный ангар, построенный как раз над тем самым камнем, возле которого рыдал Иисус. Причем, еще раньше, крестоносцы там строили что-то свое, и новый объект аккурат оказался на старом фундаменте. И это правильно, не таскать же священный камень с места на место? Тем более, что крестоносцы схалтурили, и все развалилось.

Поэтому в 1924 году католики из двенадцати стран скинулись и пригласили Итальянского архитектора Антонио Барлуцци. И хотя здание, которое он построил совсем не похоже на обычную церковь, ее освятили как «Церковь страстей господних». Ответственность за эту базилику взял на себя Орден Францисканцев. Так что теперь - это францисканская церковь римско-католического обряда. То есть, чистейшего из чистейших католических обрядов нашего времени.

У этого строения есть еще два названия – Церковь всех наций, так она имеет двенадцать небольших куполов, ровно столько, сколько было стран жертвователей, видимых только изнутри или с другого ракурса, например, с высоты. Они напоминают нам о добрых католиках из Аргентины, Бельгии, Бразилии, Канады, Чили, Великобритании, Франции, Германии, Италии, Мексики, Испании и США, которые не пожадничали и поставили над священным камнем крышу, дабы ветры, дожди и солнце не разрушили бы его в веках.

И второе название «Базилика Агонии Господней». Это название мне нравится больше всего, особенно, когда слово «господней» не произносится.

Снаружи «Агония» напоминает какой-то театр или клуб. Она выглядит достаточно современно, не пугает разными обрядовыми прибамбасами и словно приглашает войти внутрь. На моей памяти я видел слишком мало таких гостеприимных церквей, если они, конечно, не были музеями. Когда мы подошли, служба еще не началась. Мы вдоволь нагляделись на колонны у входа, мозаику, совершенно не претендующую на какую-то каноничность, на двух маленьких скульптурных оленей на крыше, внимательно рассматривающих простой крест.

Гид Сережа рассказывал, что внутри постоянная ночь, символизирующая ту, другую ночь в Гефсиманском саду. И про все остальное, о чем любопытствующий читатель сможет прочитать где угодно. И ты, мой дорогой друг, можешь сделать то же самое, так что, разреши мне вести тебя причудливыми дорогами моей фантазии и не требуй слишком много справочной информации. «Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет», - сказал однажды Гете устами Мефистофеля, возможно даже и не осознавая своей правоты, а лишь любуясь неожиданной авторской находкой.

Внутри ничего не было, только два ряда рыжеватых колонн, условно делящих зал на три части, скромный престол и ряд скамей, самых обычных, какие есть во всех католических церквях мира. Естественно, что никаких икон не было, их там не могло быть в принципе, но я, также, не увидел ни одной скульптуры, ни одной картины, словно аскетизм святого Франциска мог оскорбиться подобными излишествами. Единственное украшение - мозаика, покрывающая своды, щедро позолоченная, и, конечно, рассказывающая всю ту историю, о которой я размышлял выше. И ее, на эту мозаику, нужно было суметь разглядеть, потому что внутри базилики, действительно, затаилась глубокая ночь. Она жила там сама по себя, не обращая внимания на то, что было снаружи, светило ли там солнце или луна. Казалось, что создатели базилики просто остановили время, неумолимо стирающее память человечества и превращающее обычные явления во что-то сверхважное, архиважное, и в конце концов священное. Я понял, что на самом деле сумеречный эффект достигался лишь посредством фиолетового-синих витражей, скупо пропускающих свет, и потолка, имитирующего звездное небо, где самый яркий луч, падающий сверху, освещал тот самый камень, покоящийся теперь перед престолом.

Позже на нашем пути встретится немало камней, которые настоятельно рекомендуется почитать. Иудеи, христиане, мусульмане станут наперебой предлагать разнокалиберные камни, священные, в той или иной степени. Но в этой современной церкви, меня посетило странное чувство, немного похожее на озарение. Само название «Агония» прижилось больше, чем все остальные пышные и длинные эпитеты в честь новорожденного храма. Агония – всегда некоторая переоценка, грань, которую каждый человек должен перейти, оставив позади все мелочи, обиды, проступки, дурные мысли и прочее. Агония – сопротивление смерти и последние попытки удержаться в мире живых. Это воистину смертельная борьба, в которой чаще всего проигрываешь. А дальше – лишь покой и камень, камень и покой. Вот этот камень, словно в насмешку выставленный, как предел любых ожиданий, камень из-за которого даже не сразу видно убранство базилики, для многих оказывается источником благодати, хотя никто не знает, откуда он на самом деле здесь взялся. И вообще, тот ли это камень, который нужен… Камни здесь все одинаковые. И почему святость одного выше святости другого – понять трудно. И это агония, полный крах человеческой веры в необъяснимое, ибо, ну, что здесь объяснять, когда в конце пути ты находишь лишь булыжник, вокруг которого ведут хороводы жрецы и послушная им паства. Агония Христа и всего христианства вместе с ним. Я не знаю, кто дизайнер этой базилики, но он - гениален.

Почти у самого выхода в стене прорезана ниша, освещенная обычной электрической лампочкой. На протяжении всего нашего пребывания в базилике, в нише сидел исповедник при всех регалиях. Желающий немедленно исповедоваться не нашлось, но он, исполняя ритуал с места не двигался. Перед ним стоял металлический стул с мягким сидением, совсем такой, какие обычно стоят в любой поликлинике. Хотя, в последнее время стулья в поликлиниках стали намного красивее и комфортнее. Словом – самый обычный стул, совершенно не вызывающий никаких религиозных ассоциаций.

Лицо священника тоже не было ничем «озарено», кроме лампы, и скучающее выражение его лица не вызывало священного трепета. Меня только удивило, что исповедальня не отделена от общего зала, но, может быть, ее в этот момент реставрировали?