Тоталитаризм / тоталитаризмы

Среди множества проблем исторического и теоретического характера, возникающих при предлагаемой выше постановке тоталитарной парадигмы, остановимся коротко, возможно, на наиболее спорной проблеме исторической взаимосвязи между коммунизмом и национал-социализмом, которая возбудила острую дискуссию еще и потому, что ее решение, предложенное Эрнстом Нольте, которого предвзятые противники теории тоталитаризма подвергли остракизму, слишком прямолинейно. Известно, что Нольте устанавливает отношение причинности между большевистской революцией и революцией нацистской, а также усматривает в ГУЛАГе антиципацию и подготовку германских концлагерей. Я здесь ограничусь только цитированием того, что по этому поводу писал такой крупный ученый, как Норберт Элиас, который в своей книге «Немцы», вне всякой полемики в пользу или против Нольте, открывает интереснейшую перспективу: «Если XIX век жил под сенью Французской революции, то XX еще более интенсивно жил под сенью Русской революции. Эта разница зависит, и не в последнюю очередь, от того, что вера в идеалы Французской революции не была связана с верой в необходимость насилия - революции - для осуществления этих идеалов; кроме того, у нее не было и твердой теоретической базы, заключавшейся в собрании авторитетных сочинений. В то время как исключительный эффект на расстоянии Русской революции вызван тем, что его специфический характер вытекал из наличия здесь обоих этих элементов»^{note 8} .

Мы не будем следовать Элиасу в его анализе эффектов этого присущего Октябрьской революции 1917 года сплава насилия, как предварительного требования, предъявляемого для аналогичного исторического действия, и систематической органической доктрины, как обоснования этого действия, - сплава, порождавшего двойной процесс насилия революционного действия и ответного противодействия. Однако этот последний, являясь отражением специфического характера большевистской революции, сам принимал революционный характер и уже не был традиционной консервативной или реставраторской реакцией, а становился как бы антиреволюционной революцией, опиравшейся на тотальную идеологию, выдвигавшую проект будущего «нового порядка». Страной, где этот специфический эффект большевистской революции проявился с особой силой, оказалась Германия, то есть страна, уровень модернизации которой был значительно выше, чем в России, и где неожиданно начался разрушительно-созидательный процесс, приведший от нигилизма к тоталитаризму, а затем к катастрофической аннигиляции. Это все еще в каком-то смысле загадочное событие касается не только российско-германских отношений, начиная с 1917 года, но главным образом затрагивает социальные и культурные аспекты немецкой истории. Впрочем, и большевистская революция ставит проблемы, имеющие отношение и к истории марксизма и социализма и, в не меньшей мере, к российской истории, и поэтому требует изучения и уточнения того, в какой мере история России после 1917 года является частью истории коммунизма и, наоборот, в какой мере история коммунизма является частью истории России. Продолжает оставаться актуальным и приводимое Элиасом каноническое сопоставление Французской и Русской революций, которое чаще всего преподносится упрощенно, в то время как относится, наоборот, к исторической типологии революции, цель которой - установление отличий демократических революций от тоталитарных революций XX века^{note 9} .

А что в будущем? В нашу посттоталитарную эпоху вопрос законный, не оставшийся без ответов, иногда триумфальных, звучащих фанфарами для либеральной демократии, которая бесспорно вышла победительницей из идеологической, а частью и военной схватки, длившейся почти целое столетие^{note 10} . Не бросаясь в другую крайность, будем все-таки более осторожны перед лицом новых огромных проблем, которые человечество и, в частности, демократии должны решать в эпоху глобализирующего и в высшей степени несбалансированного сверхразвития одной части света и перманентного недоразвития другой в условиях резкого нарушения демографического и экологического равновесия. Если тоталитаризмы первой половины прошлого века взросли на давно зараженной почве, которую общий кризис демократии сделал пригодной для укоренения ядовитых плевел там, где либеральная демократия была слаба, то сегодня положение иное, не такое катастрофическое, хотя бы потому, что тоталитарный соблазн, особенно после катастрофического результата, намного слабее, и маловероятно, чтобы люди снова поддались ему. Правда и то, что последствия и пережитки тоталитаризма очень сильны в постсоветской России, потому что здесь и в силу исторической традиции, и в силу природы стоявшей у власти идеологии тоталитарный опыт продлился не только дольше, но и оказался более травматическим в плане ценностей и ментальности и породил патологическую форму модернизации, которую я определил бы как «регрессивную модернизацию», так как промышленно-технологическое развитие (главным образом, военного характера) сопровождалось социально-институционной архаизацией на базе систематического насилия и в то же самое время далеко не малозначащего «консенсуса», хотя и пассивного. Все это затрудняет и осложняет возврат к подлинной демократии^{note 11} .

На этом пора закончить: построив наши рассуждения на незыблемой истории прошлого, мы не хотели и не можем вторгаться в полную превратностей историю настоящего и уж тем более - в гадательную историю будущего.

Примечания

Note1

См. в этом отношении коллективную работу «Les siecle des communismes». Paris, 2000, своего рода антиФюре и антиЧерную книгу коммунизма, в которой формула «коммунизм во множественном числе» служит как бы заклинанием против того, что объединяет «коммунизмы» в единый тоталитарный феномен.

Note2

См. Gleason Abbott. Totalitarianism. The Inner History of the Cold War. New York -Oxford, 1995 и The Totalitarian Paradigm after the End of Communism. Towards a Theoterical Reassessment. Под редакцией Actum Siegel. Amsterdam - Atalanta, 1998.

Note3

Nolte Ernst. The Three Versions of the Theory of Totalitarianism and the Significance of the Historical-Genetic Version в The Totalitarian Paradigm cit.

Note4

Цитируется по: Dini Vittorio. Totalitarismo e filosofia. Un concetto fra descrizione e comprensiorie в «Filosofia e politica». № 1,1997. Этот номер журнала частично посвящен теме тоталитаризма. Наиболее важная книга на итальянском языке: Fisichella Domenico. Totalitarismo. Un regime del nostra tempo. Roma, 1994.

Note5

Многочисленны компаративные исследования коммунизма, с одной стороны, и фашизма и национал-социализма, с другой (при этом в отношении коммунизма чаще предпочтение отдается, в частности и по идеологическим соображениям, термину «сталинизм» в качестве элемента сравнения с другими тоталитаризмами); «Stalinism and Nazism. Dictatorship in comparsion». Под редакцией Ian Kershaw and Moshe Lewin. Cambridge, 1997; Alain de Benoist. Communisme et nazisme. 25 reflexions sur totalitarisme au XXe siecle (1917-1989). Paris, 1998; Nazisme et communisme. Deux siecle, под редакцией Marc Ferro, Paris 1999; Besancon Alain. Le malheur du siecle, Paris 1998; «Stalinisme et nazisme. Histoire et memoires comparees». Под редакцией Henry Rousso. Bruxelles, 1999; Gregor James. The Faces of Janus. Marxism and Fascism in the Twentieth Century. New Haven and London, 2000, а также Nolte Ernst. Nazionalsocialismo e bolscevismo. La guerra civile europea. 1917-1945. Firenze, 1988, См. также Тоталитаризм в Европе XX века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления». Под редакцией Я.С. Драбкина и Н.П. Комоловой. Москва, 1996, и «Россия и Германия. На пути к авторитарному согласию». Под редакцией Людгера Кюнхардта и Александра Чубарьяна. Москва, 2000.