Картины Парижа. Том I

Вернемся к самым интересным темам книги, к преобладающей теме — о социальных противоречиях Парижа. Очерки о парижских предместьях представляют исключительный интерес. Окраинам, где спустя десять лет народные толпы собирались под знамя революции, предместьям, откуда плебейские массы лавиной обрушились на Версаль, Мерсье посвятил самые блестящие страницы своей книги.

Мерсье утверждает, что здесь, в предместьях Сен-Марсель или Сен-Марсо — «восстания и мятежи зарождаются, как в очаге беспросветной нищеты». В одном квартале знати Сент-Оноре больше денег, чем во всех домах предместья Сен-Марсель или Сен-Марсо.

Но если нищета царит на окраинах, то в центре города новые дома строят банкиры, нотариусы, подрядчики. Париж обновляется; буржуа строят новый город. Не приходится удивляться, если трудящиеся, бедняки и мелкий люд, не проявляют особого патриотизма, — они не заинтересованы в охране государства богачей. Новобранец из рабочих кварталов, протягивая дрожащую руку за роковым билетом при жеребьевке, бедняк, подлежащий призыву в ополчение, чувствует себя так, как будто бы его ждет пытка. Мерсье замечает, что подобное отношение француза к родине привело бы спартанца в ужас. «Неужели же это люди, идущие сражаться за родину?» — воскликнул бы при таком зрелище спартанец. «Ты удивляешься, молодой республиканец, — заявляет Мерсье, — но знай, родина не имеет для них никакого значения. Ты должен жертвовать собой, их же долг сохранять себя. Их хижины — вот их государство». Эти строки, а не главы о «святой Женевьеве», делают для нас книгу Мерсье интересным историческим документом, показывают нам его как революционного писателя кануна великого буржуазного переворота XVIII в.

Мерсье убеждает нас в той же главе; что его не интересуют политические вопросы. Впрочем, он же раскрывает секрет своей аполитичности, когда в главе о законах, которые защищают знать, всех «разъезжающих в блестящих экипажах», пишет: «Дело все в том, что издающие законы сами ездят в каретах».

«Картины Парижа» немало внимания уделяют литераторам и журналистам. Для Мерсье писатели делятся на несколько категорий. Ближе всего ему те, кто с гордостью несет бремя нищеты, подобно великому Гомеру. Бедность литератора — признак добродетели. Но таких мало. Роскошь развратила писателя. Упадок нравственности рожден не книгами, а нравами королевского двора. Благодаря самодержавию во Франции развилась масса полу-писателей, четверть-писателей, масса тунеядцев, которых Мерсье называет «брехунами». Между ними и настоящим писателем расстояние так же велико, как между судебным приставом и судьей.

Среди этих брехунов большинство подвизается как журналисты. Они превратили журналистику в нелепое смешение педантизма и тирании; они стали «сатириками», потеряв вместе с честностью и здравый смысл. Но Мерсье не удивляется тому, что писатели подобного рода пользуются успехом в предреволюционной Франции. Их питает «невежество знати». «Впрочем, и толстый финансист или судья, — говорит Мерсье, — переваривая съеденный обед, с видом знатока изрекает: в наши дни шедевры уже не создаются. А когда выходит какая-нибудь книга исключительного значения, то он либо оказывается не в состоянии ее понять, либо затевает против нее войну».

Деловой Париж, Париж буржуа, разучился читать толстые книги. Предки современников Мерсье читали романы в 16 томов, они заявляли, что эти романы еще недостаточно длинны для заполнения свободных вечеров. Мерсье с грустью замечает: «Что касается нас, то мы скоро будем читать только то, что написано на экранах». Он добавляет: «В наши дни нужно быть точным и кратким, если хочешь, чтобы тебя читали». Это не мешало ему, как мы знаем, написать десятки томов. Впрочем, Мерсье в, этом случае разрешил противоречия своего литературного творчества тем, что двенадцать томов «Картин Парижа» заполнил 1000 очерками, каждый из которых занимает не больше 2—3 страниц. Свое предпочтение очерку перед романом Мерсье объясняет следующим образом: «В наши дни требуют фактов, действия, движения и любят наблюдать разнообразие характеров». И в этом случае Мерсье выступает как блестящий журналист третьего сословия, этого «нового дворянства», — звание, на которое, по его словам, могут претендовать только буржуа, особенно те из них, кто гордится многими поколениями разночинцев.

Трудно исчерпать в краткой характеристике всю ту массу материала, который дается в «Картинах Парижа». Мерсье вновь и вновь, под разными предлогами возвращается к характеристике отдельных представителей трудящихся низов, дает нам портреты сапожников, плотников, каменщиков. Он рисует, по его словам, представителей девяти классов, населяющих Париж, принцев и великих сеньёров, представителей дворянства мантии, финансистов, негоциантов, артистов, ремесленников, поденщиков, лакеев и то, что он называет «le bas peuple».

Его представление о классовом расслоении Франции не отличается отчетливостью, но Мерсье последнему классу, «низам», уделяет особое внимание, рассуждая в том же томе (11) о нищете и средствах борьбы с нею. Совершенно естественно, что, обсуждая эти вопросы, он вынужден заняться анализом экономической программы буржуазии. Он выступает как сторонник «уравнительных» идей против физиократов. Мерсье категорически заявляет, что тот же вред, который Франции нанесло шарлатанство Лоу, принесет французскому народу осуществление доктрины Кене. «Доктрина господина Кене, — говорит Мерсье, — привела к беде в то время, как жадные люди, стоявшие во главе коммерции, равнодушными глазами смотрели на гибель множества поденщиков и чернорабочих». Экономисты, требующие введения свободной торговли, являются образцом спеси и педантизма, они виновники вздорожания зерна. Мерсье, который, как мы видели, доказывал свое разочарование в идеях Руссо, с еще большей решительностью и категоричностью утверждает, что энциклопедисты не признают ни заслуг, ни талантов, ни даже ума ни у кого, кроме людей своей партии. «Говорят, — добавляет, он, — что своим желанием прослыть умнее всех они доказали свою глупость, над ними смеялись, и хорошо сделали». Исчерпывающую характеристику «уравнителям» дал К. Маркс в своих замечаниях об экономисте однофамильце Луи-Себастьяна Мерсье де-ля-Риверье.

К этой теме Мерсье возвращается неоднократно. В шестом томе, в главе об экономистах, он вступает в теоретический спор со сторонниками свободной торговли, доказывая, что вывоз продуктов первой необходимости за границу наносит чувствительный вред трудящимся массам. Экономические взгляды физиократов — это абстрактные теоретические рассуждения. В конце концов энциклопедисты, физиократы, даже сам «король Вольтер» принадлежали накануне революции к другому лагерю, чем Мерсье. Нищета народа, ложные экономические принципы неизбежно должны привести к бунтам и восстаниям. Характерно, однако, для противоречивости мировоззрения Мерсье его утверждение, что народные восстания вредны, что правительство обладает достаточной силой, чтобы раздавить восстания, между прочим, и потому, что парижане не обладают достаточной организованностью и дисциплиной. Впрочем, в Париже может произойти только очень серьезное народное восстание, последствия которого трудно предусмотреть. Будет ли это восстание иметь место? Мерсье не знает, но он доказывает, что каждому поколению неизбежно предстоит период кровавых бурь. «Национальная храбрость, — замечает он, — время от времени требует разбитых стекол, камней, брошенных в голову государственным чинам».

Перед нами весьма скромное по значению «пророчество» о грядущей революции…

Мерсье как автор «Le Tableau de Paris» не был оригинален, у него было не мало предшественников, пытавшихся в живых картинах описать столицу Франции. Но ни одна из этих книг не заслужила популярности книги Мерсье, прежде всего потому, что все они были написаны «без философии», оставались простым описанием, в них не было социальной философии Мерсье. В этом убеждает нас анализ книги, описывающей Париж XVIII в., у биографа Мерсье — Леона Беклара. Беклар, работая над рукописями Мерсье, показал нам, что его герой имел в виду, наряду с описанием Парижа, дать сравнение столиц Франции и Англии — Парижа и Лондона. Эта попытка осталась незаконченной. В 1788 г. Мерсье издал последний том «Tableau de Paris». С началом революции закатилась звезда «блестящего писателя» Франции.