Газета День Литературы # 112 (2005 12)

Зато сливочное масло — burro — четко отличается от растительного — olio (по-укр. олiя). А по-испански burro — осел, и это тема для анекдота.

С русским тоже какая-то свистопляска. Потому что русский по-итальянски будет russo. Iо russo — это еще и "я храплю". Что стало объектом стереотипной шутки: "Ночью и я тоже russo, а днем ни-ни, ни в коем случае". Москва и муха тоже омонимы — mosca.

Наши 1) правда, 2) правые (взгляды, лидеры), а также 3) в значении наречия места справа, направо, а потом еще 4) право в смысле гражданское, юридическое, и 5) право (ты прав или не прав, не говоря уже об однокоренных правильно, справедливо) в итальянском языке не имеют ничего общего и обозначаются совершенно разными словами: 1 — verita`, 2, 3 — destra, а destra, 4 — dirito, 5 — ragione, torto. А это разница не просто в словах, но и в сознании, во взгляде на мир, события и факты.

Вот, кстати, само слово мир. Оно включает у нас понятия мироздания, не войны, общества и тем как бы выражает, что все они должны пребывать между собой в любви и согласии, и тогда будет настоящий мир во всех трех значениях, в других же языках для каждого из этих понятий есть отдельное слово, что можно трактовать как невозможность им между собой договориться — word, peace, society (англ), monde, paix, societe (фр.), mondo, pace, societa (ит.), mundo, paz, sociedad (исп.). Попробуйте с этой точки зрения перевести "Войну и мир" (только название).

В наши задачи не входит проводить подобный сравнительный анализ русского и романских языков, а всего-навсего лишь привести несколько примеров, определяющих некоторые из направлений неэквивалентности вульгарной латыни (а все романские языки еще иначе называются вульгарной, а значит, деградировавшей латынью) и русского языка. Примеры эти схематичны, а схемы могут применяться и в другом направлении; только не всегда можно будет вывести целые группы, как с глаголами света, но отметить разрозненные случаи, которые, впрочем, можно объединить в группу и классифицировать как разрозненные случаи.

Неадекватность идиоматических выражений (например, приказал долго жить) и конкретно-образных определений (занемевшая рука — у них заснувшая) и названий (анютины глазки, иван-да-марья) может послужить темой для отдельной статьи. Зверобой, например, называется травой святого Джованни.

Наш батюшка у них становится маленьким отцом, а матушку или юродивого, к счастью, не переводят, так и оставляют. Вместо уметь они говорят знать, делать. А сверхчеловека, как ни переводи на английский язык, — ничего, кроме супермена, не получается.

Среднего рода в романской группе, как и в английском, нет. Очень странная эта модель мироздания, привязанная только к женскому и мужскому началу, не допускающая чего-либо, стоящего если не выше этих начал, то хотя бы вне их: озеро, благородство, отечество.

Набоков в книге "Николай Гоголь" на нескольких страницах сокрушается по поводу отсутствия в европейских языках слов оскомина и пошлость. Как же так, пошлости хоть отбавляй, и он ее обширно описывает, и список можно продолжать, — а слова нет?! Это что, способ не видеть, что король-то гол? В тщетных поисках найти эквивалент "пошлости" можно использовать громоздкий и очень нерусский заменитель — вульгарный кич. Для вульгарной латыни он понятен. Только кич — словечко современное. А пошлость была и будет вечно.

"Великий и могучий русский язык!" Эти известные слова И.С. Тургенева, прожившего большую часть жизни во Франции, выстраданы, проверены опытом и написаны, можно сказать, кровью. В один из своих приездов оттуда Иван Сергеевич обедал с друзьями в дорогом ресторане, где официант сыпал названиями изысканных иностранных блюд и специй. Вдруг ни с того ни с сего он стал выкрикивать: "Кобыла! Каша! Телега! Каша!" Потом объяснил удивленным друзьям, что невыносимо слушать этот поток иностранщины, хочется хоть немного проредить его русскими словами. И это самая здоровая реакция русского человека и на иностранщину, и на долгое житье за границей. А ведь там писатель общался не с конюхами — да не обидятся на меня представители этой замечательной, но не гуманитарной профессии — да лавочниками: его друзьями были П.Мериме, Ж.Санд, Флобер, Золя, Доде, Мопассан. Кто-то из них писал, что Тургенев говорил по-французски безукоризненно, только иногда делая маленькие паузы, подбирая точное слово, и точность эта была поразительна и не каждому французу по плечу. Так что мы полностью можем доверять его словам о языке: "Нам нечего брать у тех, кто беднее нас". Это не просто патриотический пафос и вопль ностальгии. "Что ни говори, — писал он Боткину, — а мне все-таки моя Русь дороже всего на свете — особенно за границей я это чувствую!" Это научно. И так же научно надо объяснять тот факт, что Запад не понял ни одного нашего поэта, начиная с Пушкина. У итальянцев были попытки воссоздать гениальный роман в прозаическом пересказе, несмотря на уже существующий поэтический перевод Витторио Джудичи, которого, однако, никто не знает. Почему "Божественная комедия" в переводе М. Лозинского может состязаться с оригиналом, а поэты даже такого ранга, как Ф.Тютчев, А.Блок, просто неизвестны на Западе? Дело не только в загадке русской души, а еще и в неэквивалентности языков. В том, что часто встречаются фразы и слова, которые невозможно перевести, и переводчик либо пропускает их, либо заменяет по своему усмотрению. Конечно, никто не претендует, чтобы рифмы одного языка совпадали с рифмами другого. Но ведь русский язык позволил перевести всего "Дон Жуана" устами Г.Шенгели без потерь и с оборотами, иногда более блестящими, чем у самого автора, а почему же иностранные языки не позволяют сделать того же самого с "Я вас любил…"? Да все из-за этой неэквивалентности языков. И все преимущества на стороне русского языка. Именно это имел в виду И.С. Тургенев, когда говорил, что "нам нечего брать у тех, кто беднее нас". И тот факт, что сейчас попирается "великий, могучий" и богатый и вводятся заморские, да к тому же уродливые в нашем звуковом строе слова, есть духовное варварство и начало иностранной интервенции.

Наша знать позапрошлого века почитала французский за свой родной язык. К русскому относилась с пренебрежением, так как не знала его. Этим она отреклась от русского Слова. А в начале, как мы знаем, было Слово. Потом пришло остальное: терроризм, революция, террор и прочая. Все слова, заметьте, нерусского происхождения.

Но не будем впадать в уныние.

Не первый раз в силу исторических обстоятельств русский язык претерпевает иностранное влияние. Русский язык надо воспринимать как океан, в который впадает десятки лексических рек и речушек: немецкая, французская, тюркская, японская, латинская, санскритская… Все они растворяются в едином океане, перевариваются в нем и в то же время его подпитывают. Эта же участь ждет и английское влияние. В будущем, наверняка недалеком, мы будем вспоминать о нем как о факте из прошлого.

У англичан, кстати, не в почете знание других языков. Они считают, что все, от филиппинца-посудомойщика до ученого из России, должны говорить на их языке, и не только если они приехали на заработки в Лондон, но даже если англичанин оказался туристом в Москве или Маниле и спрашивает у местного, как пройти.

Во Франции был принят закон, запрещающий употребление английских слов в официальных документах. Такой закон для официальной речи уже поставлен на повестку дня и в России.