Сатирические очерки

Думаю, что мне удалось обнаружить истинную причину популярности этого унизительного для нас выражения. Когда какая-нибудь страна ощущает приближение переломного момента в своей истории, когда из-за туч появляются, ослепляя наши глаза своим блеском, сияющие лучи солнца, народ в этот момент еще не ведает блага, но уже познал зло, от которого следует избавиться, чтобы изведать что-нибудь иное, – все равно что, лишь бы оно не было похоже на прошлое. С народом происходит то же, что с девушкой, расстающейся с отрочеством: она еще не ведает любви и ее наслаждений; но ее сердце или, вернее, природа начинает открывать ей чувства, которым вскоре предстоит безраздельно ею завладеть, а источник и средства удовлетворения которых она носит в самой себе, хотя еще и не познала их; смутное беспокойство ее души, которая ищет и жаждет, сама не зная чего, приводит ее в смятение и пробуждает чувство неудовлетворенности нынешним состоянием и своим прошлым; и вот мы видим, как она начинает презирать и безжалостно разбивать те самые игрушки, которыми она еще так недавно в своем неведении восхищалась.

Быть может, именно таково наше состояние, и в этом, как мы полагаем, заключен источник фатовства нашей молодежи: полузнайство царит среди нас; нам еще неведомо благо, но мы уже знаем, что оно существует и что в нашей власти его обрести, хотя и понятия не имеем, каким образом. И вот мы нарочито и жеманно отворачиваемся от того, что имеем, чтобы дать понять тем, кто нас слушает, что нам знакомо и лучшее. Мы мелочно лжем друг другу, хотя все находимся в одинаковом положении.

Это полузнайство мешает нам насладиться тем хорошим, что у нас имеется, и более того – жажда обладать всем сразу ослепляет нас и мешает заметить наше неуклонное, хотя и малозаметное движение вперед. Мы находимся в положении тех, кто, ощущая голод, отказывается от вкусного завтрака в предвкушении великолепного, но весьма сомнительного обеда, который то ли будет, то ли нет. Попробуем мудро заменить надежды на завтрашний день воспоминаниями о вчерашнем дне и посмотрим, имеем ли мы основания говорить по всякому поводу: ведь здесь – Испания!..

Только эти предварительные размышления позволяют понять характер дона Перикито, тщеславного юноши, образование которого свелось к первоначальным сведениям о латыни – ее стремились ему преподать, а он не пожелал ее усвоить. В своих странствиях он никогда не забирался дальше Карабанчеля. [168] Читает он только в глазах своих возлюбленных, а это, конечно, не самые глубокомысленные книги. Ему неведома иная слава, кроме собственной, иные люди, кроме его друзей, скроенных на тот же лад, иной свет, кроме светского общества в Прадо, [169] иные страны, кроме той, в которой он живет. Не так давно мне случилось нанести визит этому типичному представителю большей части нашей молодежи, исполненной презрения к своей родной стране.

Я нашел его в комнате, плохо обставленной и еще хуже прибранной, как это обычно бывает у холостяков; в обстановке и разбросанной повсюду одежде царил такой ужасающий беспорядок, что, увидев меня, он не мог не устыдиться.

– Эта комната похожа на клетку в зверинце, – сказал он. – Чего вы хотите? У нас в Испании…

И он остался весьма доволен подобным оправданием собственной неряшливости. Он настаивал на том, чтобы я позавтракал с ним, и мне не удалось устоять перед его назойливостью. Скверный завтрак, плохо сервированный стол с неизбежностью должны были вызвать новый приступ извинений, и дон Перикито не замедлил объявить:

– Друг мой, у нас в Испании невозможно никого угостить даже завтраком; приходится довольствоваться заурядными блюдами и шоколадом.

«Боже мой, – подумал я, – да разве у нас в стране нет отличных поваров, изысканной сервировки и подходящих слуг, чтобы насладиться превосходным бифштексом и всем прочим, что требуется для легкого завтрака; и разве в Париже тем, кто платит восемь или десять реалов за меблированные комнаты или за жалкий номер в гостинице, подобно моему другу Перикито, подают на завтрак индейку с трюфелями и шампанское!»

Мой друг Перикито – человек надоедливый (такие встречаются в любой стране); он настаивал, чтобы я провел с ним весь день. Я немедленно принял это предложение, ибо уже принялся, подобно анатому, рассекающему труп, изучать этот своеобразный человеческий механизм. Несмотря на явную непригодность к какому-либо делу, дон Перикито ищет должности. Поэтому мы побывали с ним в нескольких министерствах. Одно из двух мест, на которые он рассчитывал, перехватил другой претендент, оказавшийся более настойчивым.

– Так всегда бывает у нас в Испании! – воскликнул он, поведав мне о своей неудаче.

– Конечно, – ответил я, посмеиваясь над его несправедливым суждением. – Ведь во Франции или в Англии никто не прибегает к интригам, и не приходится сомневаться, что там все сплошь святые и люди там на людей не похожи.

На вторую должность, которой добивался дон Перикито, назначили более сведущего человека.

– Ну, конечно, это же в Испании! – повторил он.

«О да; в других странах безусловно предпочитают назначать тупиц», – подумал я.

Затем он повел меня в книжную лавку, предварительно признавшись, что, увлеченный дурным примером, опубликовал брошюру. На вопрос – сколько экземпляров его на редкость занимательной брошюры распродано, владелец магазина ответил:

– Ни одного!

– Вы видите, Фигаро? – сказал он. – Вы видите? У нас в Испании невозможно писать. А в Париже разошлись бы уже десять изданий.

– Ну, конечно, – ответил я, – потому что в Париже люди, вам подобные, легко распродают свои сочинения.

В Париже безусловно не бывает плохих книг, которых никто не читает, и глупых авторов, которые щелкают зубами от голода.

– Поймите же: у нас в Испании ничего не читают, – продолжал он.

«А вы, дон Перикито, жалующийся на это, – что вы-то читаете? – мог бы я его спросить. – Все мы жалуемся на то, что никто ничего не читает, но никто из нас сам ничего не читает».

– Читаете вы газеты? – спросил я дона Перикито.

– Нет, сеньор. У нас в Испании не умеют издавать газеты. Почитайте хотя бы «Ежедневник дебатов», этот здешний «Таймс»! [170]

Следует предупредить, что дон Перикито не знает ни французского, ни английского языков, а что касается газет, то теперь они все же издаются, хорошо ли, плохо ли, а ведь длительное время их у нас вовсе не было.

Мы проходили мимо строящегося здания, одного из тех, что всё более украшают наши города, и он воскликнул:

– Что за грязь! Здесь, в Испании, нет полиции!

В Париже дома, разрушающиеся и вновь отстраиваемые, конечно не загрязняют улицы!

Вот он оступился и угодил в лужу.

– В Испании чистота не в почете! – восклицает он.

За границей грязи не бывает.

Заговорили о случившейся недавно краже.

– А, страна разбойников! – завопил он с возмущением.

Ясно же, в Лондоне не грабят. В Лондоне, где злоумышленники под покровом тумана среди бела дня нападают на прохожих!

Какой-то нищий попросил у нас милостыню.

– У нас в Испании – сплошная нищета, – воскликнул Перикито в негодовании.

Конечно, за границей любой бедняк разъезжает в экипаже!

Мы отправились в театр.

– Что за ужас! – восклицал дон Перикито тоном сострадания, хотя лучших спектаклей он никогда не видел. – Здесь нет приличных театров!

Проходили мы мимо кафе.

– Не заходите! Разве имеются у нас в Испании настоящие кафе! – закричал он.

Зашла речь о путешествиях.

– Избави меня бог! В Испании невозможно путешествовать! Что за гостиницы! Что за дороги!

О адский зуд, заставляющий презирать родную страну, которая, стремясь к обладанию преимуществами, имеющимися у так называемых образцовых стран, вот уже несколько лет неуклонно движется по пути прогресса, и притом гораздо быстрее, чем некогда двигались эти страны!