Солженицын и Сахаров

131

колотые сильно дискуссиями 70-х годов. Правозащитники отмечали редкие, но мощные выступления Солженицына против засилья цензуры и против психиатрических репрессий. Социалисты видели в Солженицыне своего союзника в борьбе против сталинизма и находили даже в "Раковом корпусе" признаки этического социализма - одного из течений социал-демократической мысли. Националисты писали о народности образов Ивана Денисовича и Матрены у Солженицына и выделяли его рассказ "Захар-Калита". Основной темой Солженицына, - как об этом писал нобелевский лауреат Генрих Белль, была тогда тема человека в неволе - в тюрьме, в лагере, в шарашке, в раковом корпусе, в советском колхозе. Писатель держался в стороне от уже обозначивших себя литературных и политических течений.

Присуждение Солженицыну Нобелевской премии по литературе за 1970 год, его все более отрытая борьба с режимом, наконец, публикация на Западе "Архипелага ГУЛАГа" и высылка писателя из Советского Союза сделали Солженицына самым известным и авторитетным в мире писателем, к каждому выступлению которого прислушивался в середине 70-х годов почти весь мир. Именно в это время Александр Солженицын опубликовал свои главные программные документы и статьи: "Письмо вождям Советского Союза", статьи "Образованщина", "На возврате дыхания и сознания", "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни", в которых и изложил свои "генеральные идеи" - в основном о бедствиях и судьбе русского народа. Эти статьи вызвали тогда множество откликов в нашем диссидентском движении главным образом критических. Разочарованы были и многие поклонники Солженицына на Западе. Как писал известный публицист и один из ведущих авторов газеты "Нью-Йорк таймс" Хедрик Смит, "Восхищение Александром Солженицыным сменилось на Западе запоздалым разочарованием, которое показало, что иностранцы по-прежнему не понимают ни этого человека, ни национальной сути России вообще. Солженицын сбил с толку Запад, не оправдав его ожиданий. Для людей Запада было потрясением, что в появившемся манифесте писателя предлагалась не модель свободного общества, основанного на достижениях современной науки и цивилизации городского типа и органически входящего в современный мир, а мистическое видение будущего, обращенного к прошлому, мечта о возрождении святой Руси, путем ее обращения внутрь себя и отрицание XX века. Иностранцы находили идеи писателя неуклю

132

жими и архаичными. Однако для множества русских людей целый синдром чувств и настроений писателя, определяемых его склонностью к религиозному русофильству имели большую притягательную силу. Солженицын более ярко выразил глубокую тоску по русскому прошлому, романтизму сельской жизни, возрождающийся интерес к православной религии и к великому русскому национализму"6. Известный американский советолог, историк и публицист Харрисон Э. Солсбери был более академичен в своем анализе новых программных статей Солженицына. "Будучи прочно связан с прошлым, - отмечал X. Солсбери, - Солженицын извилистыми нитями славянской традиции, славянского языка, славянских обычаев и жизнестойкой философией Русской православной церкви соединяет с прошлым будущее России. Далеко не отвергая русского национализма, он гордится им, как величайшей традицией России, и с презрением отзывается о западной демократии. Бог и религиозные убеждения лежат в основе философии Солженицына. Подобно евангелическому пастору он призывает своих русских читателей и Россию вступить на путь национального раскаяния, являющегося "единственно возможной исходной точкой для духовного роста". Наиболее ожесточенные выпады он направляет против интеллигенции с ее культом фальшивых кумиров. Фактически он ставит под сомнение сам факт существования в России подлинной интеллигенции - класса, деятельность которого была бы одухотворена благородными идеалами борьбы за лучшее будущее народа и страны. Так называемую интеллигенцию в России составляют материалистически мыслящие индивидуумы, движимые стремлением к привилегиям, материальным и личным целям. Философия Солженицына обрисовывается таким образом как единое и сложное целое, явно коренящееся в традиционной славянофильской мысли XIX века и включающее убеждение в достоинствах русского православия. Современные методы управления представляют для него мало интереса. Крестьяне совершили революцию не ради свободы и культуры, а ради земли, которой они так и не получили. Но Солженицын верит, что именно в крестьянской массе существует сила, способная освободить Россию от кошмаров XX века"7.

Не только диссиденты, но и советская интеллигенция, которую Солженицын презрительно называл "образованщиной", не могла, естественно, принять этой проповеди Солженицына. Резко критически она была встречена и среди значительной части

133

эмиграции. Враждебное отношение к российской интеллигенции было характерно в начале XX века для всех почти российских религиозных философов, но также и для большевиков - в этом Солженицын не был оригинален. Но в середине 70-х годов мало кто мог ждать, что главной силой российского возрождения станет крестьянство. Впрочем, и среди западных интеллектуалов Солженицын быстро терял популярность. Новые и многочисленные выступления Солженицына в 1976-1979 гг. - на этот раз с резкой критикой не Советского Союза, а самого Запада, западной политики, западных СМИ, всей западной цивилизации, людей Запада, которые "забыли Бога" и уже 2 или 3 столетия идут по "неправильному пути"; все это крайне усилило разочарование западных политиков и интеллектуалов в Солженицыне. Однако выступления Солженицына было невозможно игнорировать, и с ним приходилось вступать в открытую полемику. К тому же и теперь некоторые из литераторов и советологов продолжали восхвалять Солженицына, приветствуя почти каждое его слово и заявление как откровение. В Западной Европе это был в первую очередь Жорж Нива, автор книги "Солженицын" из большой серии книг "Писатели на все времена", выпускаемых издательством "Сёй". Лишь три книги из этой серии в 104 тома были посвящены живым классикам8. В Израиле это была в первую очередь Дора Штурман, автор нескольких книг о Солженицыне, одна из которых была специально посвящена публицистике и взглядам писателя9. В США это был обозреватель газеты "Вашингтон пост", журнала "Ньюсуик" и комментатор телевидения Джордж Ф. Уилл, который считал появление и проповедь Солженицына едва ли не главным событием XX века. "На протяжении двух столетий, - писал Д. Ф. Уилл, - на род человеческий обрушивались ложные концепции сначала физики, потом биологии и психологии, потом социологии, а сейчас биохимии, с помощью каждой из которых нас разными способами старались убедить, что человек не свободен, что он является порождением обширных безличных сил и что отдельные личности не имеют значения. Жизнь Солженицына свидетельствует: "Это неверно"10.

В 80-е годы А. Солженицын мало выступал по национальным проблемам, хотя ему и приходилось защищаться от обвинений в антисемитизме "Красного колеса" и полемизировать с "плюралистами" из советской эмиграции. Однако в начале 90-х годов, готовясь к возвращению в Россию, он должен был подвести какой-то итог своим размышлениям о судьбе России и рус

134

ской нации. В 1993 году Солженицын несколько месяцев работал над большим очерком "Русский вопрос к концу XX века". Редакция "Нового мира" получила текст этого очерка еще до того, как сам писатель вернулся в Россию. По плану, составленному самим Солженицыным, его прибытие в Москву намечалось на июль 1994 года, и как раз в № 7 "Нового мира" был опубликован очерк писателя "Русский вопрос...". Вскоре он был издан и отдельной брошюрой. Эта работа Солженицына прошла, однако, почти незамеченной. Ее не обсуждали в печати ни либералы-западники, ни националисты, ни коммунисты. Российское общество еще не оправилось от потрясений 1993 года. Экономика и финансы страны разрушались. Политическая элита была расколота, и режим Ельцина искал спасения в небольшой победоносной войне в Чечне. Мы знаем, чем это кончилось. Солженицын был явно обижен невниманием к своим проповедям. Только через 4 года он вернулся к изложению своих взглядов на национальные проблемы России, опубликовав новую большую работу - "Россия в обвале". "При всей затяжности нового глубокого государственного и всежизненного кризиса России, - писал автор в предисловии, - я не надеюсь, что и мои соображения могут в близости помочь выходу из болезненного размыва нашей жизни. Эту книгу я пишу как один из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России - запечатлеть, что мы видели, видим и переживаем"11. Отдельные главы из новой книги начали публиковаться в российских газетах уже в мае; вся книга поступила в продажу в конце июня, и тираж ее был невелик. Однако обсуждение новой работы Солженицына, едва начавшись, было прервано. Финансовый крах 17 августа, экономические и политические потрясения сентября 1998 года, т. е. новый "обвал" вновь отвлекли всех нас от национальных проблем. Но не только экономические неурядицы, политические трудности и военные конфликты помешали проведению сколько-нибудь широкой и основательной дискуссии вокруг идей и предложений А. Солженицына. Для всех почти течений и групп в российском образованном обществе не слишком привлекательными оказались и сами эти идеи. Солженицын никогда не был склонен и способен вести диалог. Но у него не нашлось и верных последователей, которые могли бы взять эту работу на себя. Такое одиночество Солженицына как национального мыслителя и идеолога не кажется удивительным, ибо оно связано с крайней неубедительностью всех главных концепций солженицынского национализма.