Я дрался на бомбардировщике. "Все объекты разбомбили мы дотла"

На третьем или четвертом вылете мы попали в грозу. Летели бомбить железнодорожный узел в Смоленске. В районе Старицы я свалился. Как свалился? Сначала облака были вверху, потом внизу появились, а потом сомкнулись. Только вошел в облака, начало трясти. Штурману говорю: «Возвращаемся, не пройдем». Тут как тряхнуло! В кабине пыль, все стрелки у приборов до упора. По приборам не определишь, в каком положении самолет. Я смотрю — показатель скорости работает. Значит, я лечу вперед. Скорость уже 400! Я кручу триммер на вывод. Штурвал немного на себя и отпускаю, а то развалится. Скорость потихоньку падает. Летели мы на 3700, а вывел я метров на 400. Теперь надо сориентироваться, где мы находимся. Ага. Селигер. Куда идти? Связь не работает. Штурман пишет какие-то записки. Мне пилотировать надо, а тут еще он со своими записками. Потом он догадался. Пишет крупно красным карандашом на бортжурнале: «Держи на запасную на Ржев!» Пошли с набором, иду, все нормально. Что-то радист говорит в СПУ. Я не пойму. Связи почти нет. Потом разобрал, что выпрыгнул проверяющий начальник связи, который вместе с ним летел вместо стрелка. Я говорю: «Смотри, ты не прыгай!» Подошли к цели, штурман пишет: «Отказал ЭСБР». Стал он открывать люки — ручка сломалась. Пишет: «Будешь бросать своим сбрасывателем, когда толкну тебя по ноге. Заходи по пожарам». Отбомбились. Вдруг кто-то меня за куртку дергает. Кто может дергать?! Я один в кабине сижу! Потом опять, опять. Когда бомбы сбросили, радист через бомболюк просунул руку и решил, видимо, убедиться, на месте ли я. Я поймал его за руку, похлопал. Вернулись на аэродром без приключений. Где инструктор Федченко? Дня через три пришел…

Один раз меня подбили истребители на Б-25. Экипаж был не мой, поскольку я не должен был лететь. У нас комиссаром был капитан Соломка. Летчик, но не летал на задания. А тут их ликвидируют, ну и он решил на Б-25 полетать. Я не должен был лететь на задание, и вдруг мне: «Быстрее на аэродром в машину». Бомбили Оршу по скоплению войск. Полетели. Штурман говорит: «Тут немецкая мигалка моргает для ориентировки летчиков. Дай парочку по мигалке брошу, а дальше на цель». Две бомбы бросил. Вышли на цель. Отбомбились. Развернулись — и сразу облака. Шли за облаками. Штурман и летчик начали спорить, летчику за облаками легче лететь, там светло, а штурману лучше под облаками, чтобы ориентироваться. Спорили, спорили, вдруг очередь вдоль борта самолета. Сноп огня! Немец очередь дал и ушел. Стрелок докладывает: «Я ранен». — «Перевяжи, там есть пакет». Немножко проходит, падает давление масла в правом моторе. Винт во флюгер поставили и пошли на одном моторе. Заходим на посадку нормально. На пробеге нас развернуло, поскольку правый тормоз не работал. Вылезли из машины. Один снаряд пробил откачивающую трубку масла и тормозную трубку. Второй попал в фюзеляж напротив кабины стрелка, превратив его в решето. Стрелку осколок руку поцарапал. Подъезжает комэск Молодчий: «Что? Как?» На этого стрелка: «Чего же ты не передавал? — «Я передавал». Оказалось, что он не нажимал тангенту!

С Варшавы на Ил-4 шел на одном моторе. Я шел осветителем. Повесили нам десять САБов. Я штурману говорю: «Давай 500-ку подвесим на внешнюю подвеску. Выйдем пораньше, бросим по цели бомбу, развернемся на 180 и САБы». Так и сделали. Бомбу бросили, я развернулся на 180, и тут один мотор — бабах, фыр-фыр и встал. Сбросил САБы. Пошел домой на одном моторе. Прилетели, покушали, спать. Что-то не спится. Дай, думаю, схожу на аэродром, посмотрю, что там с мотором. Подхожу к самолету — что-то много народа собралось. Инженер-полковник корпуса идет ко мне навстречу. И за руку меня хватает: «Ну, ты спасся! Еще бы 2–3 минуты, и второй мотор бы сдох! Фильтр стружкой забит! Какой режим был?» — «С нагрузкой. Но до самой посадки никаких признаков отказа не было». — «Еще бы побольше стружки набилось, и все». Оказалось, что у того мотора, что отказал, были какие-то проблемы с головкой блока цилиндров.

Под конец войны нужно было облетать новый самолет, только с завода. Командир полка Брусницын должен был на нем на задание лететь, а был какой-то концерт, и он попросил меня облетать. Я полетел в зону с подвесными бачками. Минут 30 проработали моторы нормально, и вдруг падает давление бензина у одного двигателя, а затем и у другого. Я потянул на аэродром… вообще-то нужно было не на свой аэродром тянуть, а на площадку недалеко от Монино. Туда бы я сел, в конце концов, на живот. А тут… нормально шел, а потом чуть скорость потерял, и он начал сыпаться. Деваться некуда — внизу лес прошел по макушкам. Нос, где сидел штурман и техник, разбило. А дальше поляна, а на ней пни. На эту полянку плашмя… Самолет загорелся. Штурмана и техника выбросило в разбитый «нос». Я не помню, как выполз из кабины… вылез. Помню, что на губах у меня была пена. Кричу: «Вылезайте быстрее! Сейчас взорвется!» Пламя в кабине. Глаза закрыл. Смотрю, штурман поднимает техника за парашют и тянет… оттащил от самолета. Стрелка с радистом нет. В нижний люк не полезли, дескать, к земле прижат, верхний люк оказался запломбированным — сунулись, а пломбы не сорвут. Собрались помирать, обнялись — и в это время взрыв. Или кислородные баллоны взорвались, или колеса могли разорваться, факт тот, что разорвало борт, и они вылезли. У радиста черные волосы были, вылез оттуда — волосы стали белые: поседел. Тут подъехала «Скорая помощь» с ПВО Московского округа. Забрали нас в санчасть, намазали мазью, а потом привезли в нашу санчасть. Там спрашивают: «Чем вас намазали?» Откуда я знаю? Они давай смывать и мазать марганцовкой. Ресниц не было, глаза открыть не могу…

— Из тех целей, на которые вы летали, у кого была самая сильная ПВО?

— Где как… В Минске стоял один прожектор, мы его называли «старшина». У него луч здоровый, широкий, на вершине даже раздваивался, как ласточкин хвост. Как «старшина» загорится, значит, кто-то попался.

— Перед боевыми вылетами провозили в прожекторах? Ведь в прожекторах можно потерять ориентировку и свалиться…

— Во время войны — нет. Главное, на него не смотреть. Только на приборы — и уходи. У нас один экипаж так и погиб в прожекторах, причем над своей территорией. Поначалу взлетали на стартовые костры — вначале полосы два и в конце два. Потом стали ставить слабенький прожектор. Один экипаж все время жаловался, что им он мешает, слепит. Летали тогда под Сталинград, где-то в районе Борисоглебска другие экипажи видели, как его поймали наши прожектора и он упал. Видимо, потерял пространственную ориентировку. Помню, несколько раз летали на Будапешт. Все шло как обычно, а тут километров за сто включились прожектора, которые стояли как бы полосой. Не отвернешь — горючки в обрез… Я сразу прикинул, что пришли истребители и будут ловить тех, кто пойдет в обход на фоне прожекторов. Говорю: «Пойдем напрямую, не будем обходить». Только зашел в это поле — справа самолет горит, один, второй, третий — это те, кто пошел обходить. Вот тут сбили Ивана Васильевича Новикова. Он потом комэской был, а я у него заместителем. Штурман на третьи сутки попал к чехословацким партизанам в Карпатах. А Новиков только на 13-е! Питался только тем, что найдет. Рассказывал, что последние трое суток пистолет в руке держал — не было сил вытащить его из кобуры. Я отбомбился, развернулся и опять полетел через прожектора.

— Вы летали осветителем, а разведчиком погоды приходилось летать?

— Приходилось. На разведку погоды ходили днем, как правило, до линии фронта. Один раз меня загнали за линию фронта. Обычно начальник штаба дивизии следит за разведчиком погоды и работает с ним. А он отошел, оставив вместо себя дежурного. Тот мне: «Дать погоду в Унече». Я снизился. В районе линии фронта облачность 800 метров и небольшой дождь. Над Унечей ясно. Развернулся, идем обратно, штурману говорю: «Смотри, чтобы на Сещу не попали! А то истребители сожрут!» А тут зенитный огонь, мы тикать! Ушли…

— Дневные вылеты, кроме разведки погоды, были с бомбометанием?

— В сумерках бомбили Данцинг под прикрытием истребителей. И один вылет под Сталинградом 19 ноября 1942 года. Тут без истребительного прикрытия. Да, и на Кенигсберг… Это уже на Б-25. Запускаем мотор, давления масла нет, пока давление масла отрегулировали, минут 20 прошло. Думаю: «Полечу, догоню». Конечно, не догнал. Вышел на цель один. Подхожу к цели — бьет зенитка. Потом прекратила. Я бомбы сбросил, только развернулся — как дали! Стрелки обычно говорят: «Где разрывы?» Говорили, говорили и замолчали. Думаю: «Побило их, что ли?!» Нет, живые — испугались.