Русская жизнь. ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

IV.

Я прилетел в Нью-Йорк в самом начале осени: очередная газета, где я служил, закрылась, подруга, с которой мы жили, меня неожиданно бросила, и я был поневоле свободен. В первый же вечер я попал на пьянку в Даунтауне - на крыше 40-го примерно этажа, с видом на сверкающие небоскребы вокруг Уолл-стрит и темный Гудзон, по которому с важным видом то и дело проплывали кораблики. Плетеная мебель и очень много вина; довольно скоро я потерял чувство меры и познакомился с маленькой, нервной блондинкой, которая то и дело повторяла кому-то в телефон: меня это не касается, разбирайся как хочешь, живи как хочешь, меня это не касается. Покачиваясь, я молча слушал ее раздраженный шепот, и чем больше слушал, тем меньше мне хотелось жить, как я хочу, и чтобы это никого не касалось. Я вдруг почувствовал, что почти никого не знаю на этой крыше, что мне срочно необходимо побыть вдвоем с каким-нибудь женского пола заботливым человеком. Я выпил еще полстакана и предложил ей уйти. Мы поймали такси и через десять минут были уже в псевдоитальянском ресторане в глубине Вилледжа. Она многословно жаловалась на какого-то мужа, то ли бывшего, то ли еще не вполне отвергнутого, а я поглаживал ее ладонь и пьяно раздумывал. Везти ее сейчас, болтливую, на все готовую, в Гарлем, к другу моему Леше на 157-ю улицу, где я остановился, было неудобно, так, значит, - в отель? Но какой? Взять самый дешевый, на Бауэри, или поехать куда подороже, в «Пенсильванию», например, на 33-ю улицу? «Поэтому меня все это больше не касается!» - услышал я словно бы сквозь туман и вздрогнул. Моя блондинка смотрела на меня глазами глупыми и гневными одновременно. Похоже, она дошла до самого важного момента своей семейной драмы. В этот момент у нее зазвонил телефон, она извинилась и вышла на три долгих минуты.

Она так и не вернулась. Допив бутылку, я выбрался на улицу и взял курс на север, в Аптаун. Поеживаясь на ночном ветру, я шел мимо цветочных и фруктовых рядов, мимо круглосуточных мелочных лавок, мимо бесконечных пожарных лестниц и пустых автостоянок на пересечениях улиц, мимо распахнутых окон, из которых до меня доносились то рэп, то причитания, то пьяный хохот. Я был совершенно один, и теперь уже твердо рассчитывал оставаться в одиночестве. Мне должно было быть больно, грустно хотя бы, но я слишком много выпил, чтобы чувствовать что-то подобное. Поэтому мне было все равно, и я просто ковылял себе, пока меня еще не слишком тошнило. Добравшись до 55-й улицы, я, конечно же, не думал о том, как она выглядит, когда ее обжигает утреннее солнце. Кругом была тьма, и еще тьма, и два светофора. Вряд ли я смог бы сказать, откуда, кроме как от вина, взялась дурнота, что не отпускала меня, но вместе с ней не уходила и странная уверенность, что когда-нибудь все несчастья, преследующие меня, кончатся.

Как выяснилось позже, помочь мне могла бы одна цитата. Я не думал о ней той ночью в Нью-Йорке, но, вспомнив однажды, никогда не забывал уже.

Я хочу не сидения на собраниях, - а потом все расходятся по домам и утром спокойно идут на службу. Я хочу не расходиться. Мои интересы лежат где-то в области полурелигиозных коммунистических коммун и сект, вооруженных семей и полевозделывающих групп. Пока это не очень ясно, и только вырисовывается, но ничего - всему свое время. Я хочу жить вместе с Крисом, и чтоб там была и Кэрол, и другие тоже - все вместе. И я хочу, чтоб равные и свободные люди, живущие со мной рядом, любили меня и ласкали меня, и не был бы я так жутко одинок - одинокое животное. Если я не погибну до этого каким-то образом, мало ли что бывает в этом мире, - я обязательно буду счастливым.

* ГРАЖДАНСТВО *

Евгения Долгинова

Теснота

Кошмар на Рабочей улице

I.

Похоронив младшего сына, фельдшер Юлия вернулась на работу в районную больницу. За спиной шепотки, перемигивания, фырканья. «С какими глазами она придет?» - ядовито сказала одна, у которой, между прочим, муж насмерть сбил женщину, осиротил троих детей. «И это она говорит про меня, представляете?» - Юлия медленно ходит, часто и беззвучно плачет, все в тумане, но надо жить, работать, поднимать старшего сына. У нее миловидное, опухшее от слез лицо, кое-как заколотые волосы и пирсинг в две бусины у края брови. Только этот пирсинг и напоминает, что она совсем еще молодая женщина, тридцать лет. В городе тоже бог знает что несут про «сама виновата»: то сидела в баре, то пила с убийцами самогон, а районная газета написала: «Беспечная мать оставила ребенка…», тра-та-та, - что они говорят, зачем, они же ничего не знают, и откуда это массовое злорадство? И почему они думают, что сами защищены от несчастья? Вот сейчас в реанимации семья из соседнего райцентра, - родителей спасли подушки безопасности, а с детьми совсем плохо, они дышат через аппараты, но говорят - «надежды нет», и она думает - никогда не знаешь, откуда ударит, обеспеченная семья, хорошая иномарка, все вместе, все любили друг друга, а надежды нет, - как же так, Господи?

Во дворе тьма египетская и бугристый лед под водой, в подъезде невыносимо, до ацетона, воняет кошками.

Сын в могиле, муж в тюрьме.

И никто не помолится.

II.

В полгода Кирилл весил десять кило, развивался с опережением. Красивый, веселый, ухоженный, - он улыбается с Юлиного мобильника. Шесть месяцев и десять дней ему было, в комнате и сейчас стоит нарядная коляска, - до сорока дней нельзя выносить. Юля не очень рассказывает, зачем ей все-таки понадобилось отлучиться в ту ночь на сорок минут, - но это не так важно, мало ли зачем, у кого не случалось таких ситуаций. Были гости, старший ночевал у бабушки, Кирилл мирно спал, между Юлей и каким-то ее знакомым произошел острый телефонный разговор - и возникла немедленная надобность сказать кому-то два слова в лицо. Гости засобирались, Юля вызвала такси, а Кирилла отнесла соседям - Кате, гражданской супруге соседа Миши Кошкина (имена подозреваемых изменены по просьбе следствия).

Друзьями они не были, вместе не выпивали, но находились в отношениях, что называется, добрососедских - займи десятку, сигаретки не будет ли, как твой малыш, дай посмотреть, ой какой хорошенький. Тихий алкаш Миша, 38 лет, и его гражданская супруга Катя, 33 лет, куда менее тихая, способная и на дебош, и на скандал, но в целом не злая. До того Юля никогда не обращалась к ним за помощью - это было впервые, экстренный случай, почему бы и не.

Катя была трезвая, доброжелательная, пила чай. Конечно-конечно, сказала Катя, без проблем, иди сюда, маленький. Юля снарядила Кирилла памперсами, бутылочкой со смесью, кашей, пустышкой, игрушками - о, у этого младенца было хорошее приданое! - и умчалась. Быстро, не отпуская машину, сказала пару слов обидчику - и вернулась, как и обещала, через сорок минут.

Но Катя не открыла ей дверь.

III.

Снижая голос - ведь ребеночек спит, - она объяснила: Мишка, придурок, ушел к матери и закрыл ее на ключ. Все в порядке, не шуми, разбудишь маленького. Юля не спала, дергалась, приходила еще несколько раз, и каждый раз слышала: не пришел еще, Кирюша спит, не шуми.

C пяти утра отвечать перестали. Молчание.

Она не выдержала, стала ломиться в дверь, на удивление легко разбила ее - посыпалась дверная рама, и увидела Мишу и Катю, спокойно спящих на диване, укрытых одним одеялом. Мальчика не было. «Кирюшу, - бесстрастно сказала проснувшаяся и ничуть не смутившаяся Катя, - забрала моя мама. Он очень уж кричал». Это было уже против любой логики - какого черта твоя мама, когда вот я, здесь, зачем вдруг твоя мама? - но Юля сломя голову побежала к этой маме, разбудила ее, та долго протирала глаза, не понимая, чего от нее хотят. Где мой ребенок, на весь город, на весь мир кричала Юля, где мой сын, отдайте моего сына. Вернулась - Кати в квартире уже не было, а Миша по-прежнему спал праведным, бестревожным алкогольным сном. Вызвали милицию. Двор быстро заполнили машины, приехала следственная группа из прокуратуры и кинологи.