Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Так "Псалом" был прочитан Райхманом "вне очереди". Критик читал его с восторгом и даже изумлением. Тогда и была опубликована его статья в газете "Ле Монд" (и, по сути дела, первый серьезный отзыв в печати), где автор романа был назван одним из крупнейших писателей современности. За ней последовали статьи в "Нуовель обсерветер", в "Фигаро" и других изданиях "Псалом" стал событием года.

Популярность Горенштейна во Франции во второй половине восьмидесятых годов была настолько велика (писатель называл этот период "парижским"), что на ежегодную традиционную встречу в Елисейском дворце с деятелями искусств разных стран, Горенштейн как представитель русских писателей дважды приглашался тогдашним президентом Франции Миттераном - в 1987 и в 1989 годах.

Миттеран, который читал "Псалом", во время этих встреч общался с писателем, в том числе и без переводчика - Гореншейн сносно говорил по-французски. Позднее писатель любил повторять: "Вот ведь были правители, которые читали книги. Миттеран, например. Не уверен, что нынешний глава Франции вообще что-нибудь читает".

***

Недоверие к "перемещенному лицу" - обычное явление, в том числе и в Германии. Касается это и издательств. С одной стороны, поэту, художнику, как бы даже положено романтически странствовать, скитаться по свету. Но с другой стороны... С другой стороны, конечно, настораживает, если странствие чресчур затянулось. Тот факт, что в Британскую энциклопедию в свое время не был внесен Нобелевский лауреат парижский эмигрант Иван Бунин, тогда как Константин Федин, писатель, живущий дома, у себя в России, был туда занесен, весьма показателен.

Вспомним двадцатые годы, когда Берлин стал местом пребывания небывалого количества талантливых русских литераторов, причем, для некоторых из них немецкий был вторым родным языком - для Цветаевой, например. В настоящее время германская литературная наука с благоговением изучает те самые двадцатые годы, мимо которых когда-то прошла, не заметив, например, Набокова, ощущавшего себя в Берлине "бесплотным пленником", притом, что два его произведения - романы "Машенька" и "Король, дама, валет" были переведены на немецкий язык. В Берлине, в сложный и даже трагический период своей жизни* Набоков писал много и разнообразно. Вот далеко не полный перечень значительных произведений - романов и повестей опубликованных писателем в немецкой столице под псевдонимом В. Сирин (был у Набокова еще один псевдоним - Василий Шишков): "Машенька" (1926), "Король, дама, валет" (1928), "Защита Лужина" (1930), "Отчаянье" (1930), "Соглядатай" (1930) "Камера обскура" (1932) "Приглашение на казнь" (1935), "Дар" (1937), а так же первые пьесы "Человек из СССР", "Событие", и "Изобретение Вальса". Тем не менее, он вспоминал о Берлине, ставшем его творческой родиной, не без оснований, как о кошмарном сне, а германский период назвал "антитезисом".

______________

* 28 марта 1922 года в здании берлинской филармонии во время кадетского собрания отца Набокова Владимира Дмитриевича Набокова застрелили два монархиста. "... Мой отец заслонил Милюкова от пули двух темных негодяев, и, пока боксовым ударом сбивал с ног одного из них, был другим смертельно ранен в спину ("Другие берега"). Выпущенный тогда впервые сборник стихотворений "Горний путь" он посвятил памяти отца, предварив его эпиграфом - строкой из стихотворения Пушкина "Арион": "Погиб и кормщик и пловец".

Что же касается Цветаевой, с ее особым личностным отношением к Германии, называвшей ее "Vaterland" ("Но как же я тебя отрину, Моя германская звезда), то она и вовсе не была ею замечена. Десять недель, которые Цветаева провела в Берлине летом 1922 года явились для нее "световым ливнем". Еще до приезда ее, весной 1922-го года берлинским изательством "Геликон" были опубликованы два ее сборника - "Разлука" и "Стихи к Блоку". Находясь в Берлине, Цветаева подготовила к изданию сборники "Психея" и "Ремесло" и второе издание поэмы "Царь-девица", которые были напечатаны в в 1922-1923 году. В Берлине Цветаевой был создан цикл стихотворений "Земные приметы", эссе о Пастернаке "Световой ливень" и эпистолярный рассказ "Флорентийские ночи". Находясь в Париже, Цветаева перевела на французский язык этот рассказ, предлагала его многим французским издательствам, однако издатели не желали даже с ней разговаривать. И лишь в 1981 году итальянская исследовательница и переводчица Серена Витале привезла рассказ из Москвы он хранился у дочери Цветаевой Ариадны Эфрон - и опубликовала его во Франции и Италии. В 1922 году Мандельштам с грустью писал о "деликатном отношении", о равнодушии "мировых городов" к литературе.

Спустя полвека ситуация писателя-эмигранта мало изменилась. Недоверие к пришельцу осталось незыблемым. За год до приезда, в 1979 году роман Горенштейна "Искупление" был переведен на немецкий язык и опубликован в Берлине весьма солидным издательством "Люхтенгарт". Однако талантливого романа оказалось недостаточно. Необходимо было авторитетное слово. А где же взять такого безусловно авторитетного человека, который мог бы поручиться за талант, свое веское слово сказать, к которому бы прислушались? Такой человек к счастью нашелся - им оказался все тот же рыцарь литературы, во имя нее неоднократно пострадавший, Ефим Григорьевич Эткинд. Горенштейн познакомился с Эткиндом еще в Вене осенью 1980 года, когда жил в пансионе на Кохгассе* неподалеку от Собора святого Стефана.

______________

* Горенштейн жил в Вене по адресу Кохгассе 36, апартамент 23, второй этаж.

Вена произвела на писателя гнетущее впечатление. Обилие и изобилие магазинов, которое восхитило Бродского (его, как мы помним, встретил американский профессор-славист Карл Проффер и тут же, в аэропорту, предложил престижное место в университете в Анн Арборе штата Мичиган) произвело обратное действие. Горенштейн увидел неприветливый город без зелени, без деревьев, без скамеек на улицах, однако же увешанный колбасами. Витрины, у которых они с женой стояли с одномесячным ребенком на руках и смотрели на красоту пирожных под "злыми взглядами австрийских хозяев", не радовали. Вот Бродского, получившего приглашение Проффера, магазины радовали: "Я очень ясно помню первые дни в Вене. Я бродил по улицам, разглядывал магазины. В России выставленные в витринах вещи разделены зияющими провалами: одна пара туфель отстоит от другой почти на метр, и так далее... Когда идешь по улице здесь, поражает теснота, царящая в витринах, изобилие выставленных в них вещей. И меня поразила вовсе не свобода, которой лишены русские, хотя и это тоже, но реальная материя жизни, ее вещность. Я сразу подумал о наших женщинах, представив, как бы они растерялись при виде всех этих шмоток".