Мифы Чернобыля

На экране ответы разных поколений. Легко выделить разное. Одни были причастны и действовали, другие были молоды и кинулись рассуждать и критиковать далекое от их жизни, а третьи что-то слышали…

Вопрос:

— Как Вы узнали о Чернобыльской катастрофе?

Реплика (переводчик, 26 лет):

— Не могу сейчас точно вспомнить. Скорее всего, узнала из разговоров родителей, а подтверждение потом уже позже получила из СМИ.

Реплика (разработчик компьютерных игр, 27 лет):

— Услышал от дедушки. Мне тогда было семь лет, он был военным. Помню, что узнал очень рано — видимо, где-то с началом эвакуации Припяти. Сработало ли "сарафанное радио" или обмен информацией между военными — не знаю.

Интервью выведено на экран:

(Цапенко Юрий Никитович, 67 лет, на момент Чернобыльской аварии полковник медицинской службы, занимал должность начальника медицинской службы Управления железнодорожных войск СССР)

— Об аварии 26.04.1986 г. узнал по неофициальным каналам ("Голос Америки", "Свобода", "Би-Би-Си", "Немецкая волна") в первых числах мая. Иностранные радиостанции сообщали, что в пробах воздуха, которые брались в различных районах Финляндии, Швеции и т. д., резко возросло количество радиоактивных осадков и это, скорее всего, связано с крупной аварией на одном из атомных объектов СССР. Через 1–2 дня стали однозначно указывать на Чернобыльскую АЭС. 4–5 мая на службе стали говорить, что произошла авария на ЧАЭС — взрыв реактора 4-го энергоблока. Из этого нам стало ясно: произошло нечто такое, о чём раньше мы не имели представления, с чем не сталкивались. В те времена о событиях 1957 г. под Челябинском (взрыв отходов ядерного производства) и его последствиях мы ничего, кроме слухов, не знали. Об отдельных случаях аварий реакторов атомных подводных лодок мы имели представление, но последствия этих аварий нам также были неизвестны. Как только стало известно, что реактор на ЧАЭС аналогичен реакторам на Ленинградской АЭС в Сосновом Бору, то в журнале "Наука и жизнь" нашли описание этого реактора. Там он представлялся как последнее достижение науки, "наиболее защищённый от возможных внешних воздействий". Оттуда же мы узнали, что в реактор загружается 160 тонн урана (40 бомб Хиросимы/Нагасаки). Вот тут-то масштаб аварии для нас стал проясняться. Затем поступили известия о том, что в срочном порядке проведена эвакуация жителей г. Припять. Разрыв между попытками официальной пропаганды скрыть масштабы трагедии и истинной информацией о произошедшем вызывал очень сильное чувство досады,

От наших товарищей, работавших на Украине, стало известно о панике, которая поднялась среди людей, находившихся в районе ЧАЭС, о тревожных настроениях среди жителей Киева, о том, что полк гражданской обороны, приписанный к ЧАЭС, не удалось мобилизовать — люди разбежались.

Еще одно интервью…

Р. В. Арутюнян, физик, сотрудник легендарного Курчатовника:

— Я узнал числа 3-го или 4-го, мы были на годовщине смерти нашей сотрудницы в Обнинске, возвращаясь обратно. Узнал по сообщению телевидения, естественно. Поскольку мы в общем-то к этому отношения не имели, нам, в Курчатовнике, особо и не сообщали. Те, кто был из реакторных отделений, они были задействованы, а мы узнали, просто потому, что увидели, как радиометристы на платформе чего-то меряют. Это вызвало удивление некоторое, что это такое, ассоциацию некую. А потом пришли, как раз наш заведующий лабораторией тогда, наш директор, позвал меня и Володю Киселева, стал объяснять сначала очень абстрактно, что есть задача некая, очень важная и срочная, что есть тело некое тепловыделяющее, как оно себя будет вести на некоем другом теле. Ну, и вроде, подумайте, как можно решать такую задачку. Понятно, нам быстро стало ясно, о чем идет речь. И когда я пришел к начальнику и сказал, что в таком режиме, в таком ритме, мы плохие помощники. И он говорит: "Да, я понимаю. Но, вот, добро дано на объяснение, о чем идет речь, не всем. Это точно неправильно". И сходил он к нашему начальнику, те сходили, к большим начальникам. Те разрешили сказать нам, о чем идет речь. Ну, о чем мы и сами догадывались. После этого стало понятно, какую задачу решать. И с этого момента мы включились. А 12 июля мы поехали в Чернобыль, там стали решать другие задачи, программы быстро писать на ходу: Адамов Евгений Олегович, тогда главный инженер Курчатовского института, сформулировал, что нечего вам сидеть здесь, поезжайте в Чернобыль, договорился с правительственной комиссией, чтобы мы там рядышком с ними были. Мол, много важных деталей в переложении теряются, надо быть рядышком. Вот так мы поехали и так и застряли там до конца сентября….

В зале шумок… Эти настоящие…

Докладчик представил наше поколение в виде интеллигентных юношей и их подруг, которым в 1986-м исполнилось 25. Юноши не попали на действительную службу, потому что были офицерами запаса, окончили вузы, решали с девушками свои дела и выбирали счастливую жизнь на заре перестройки из застойного советского настоящего в Будущее, о котором писали Стругацкие.

Докладчик (физик, 45 лет):

— Постепенно у меня осознавался масштаб произошедшего. Число жертв в официальных сводках медленно росло, на уровне слухов уже расползалась молва о тысячах погибших, о брошенных городах, о том, что молодых солдат дивизиями отправляют в Чернобыль. По сообщениям прессы об усилиях ликвидаторов было ясно, что цепная реакция продолжается и саркофаг-укрытие над энергоблоком действительно придется строить. То есть все — всерьез и надолго.

К началу лета мне стало ясно, что произошла не катастрофа, пусть даже очень серьезная, а знаковое событие — одно из тех, которые Человечество превращает в символы и хранит вечно. Уже в июне 1986 года Чернобыль встал в один ряд с такими знаками, как Тенерифе, "Титаник" и Вавилонская башня.

Мы говорили об этом в Риге, где проводили лето. Конечно, мне тогда и в голову не приходило, что через несколько лет Рига станет столицей чужого и враждебного нам государства и что события вокруг Чернобыля сыграют в этом не последнюю роль.

Мы обсудили возможность следующей "знаковой" катастрофы и выяснили, что, скорее всего, это будет распад единого энергетического кольца. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, и эти разговоры происходили позднее, а тогда речь шла не о "знаках" и "символах", а просто о катастрофах, этапных для определенного уровня развития технологий.

В конце лета — начале осени мое время было полностью поглощено предстоящей свадьбой, чтением, и бегом на длинные дистанции. Тогда можно было спокойно бегать по набережным и мостам Ленинграда, и многие так и поступали; утром и вечером автомобилей почти не было, воздух был относительно свеж, а архитектурные ансамбли радовали глаз. Я дописал статью-исследование по творчеству В. Рыбакова и был рад тому, что публикация ее вполне реальна. Чернобыль на этом фоне интересовал меня слабо.

Девушки 16 и 18 лет, сестры, ответили на вопросы о Чернобыле одинаково:

"Мы видели об этом страшный фильм в первом классе школы. Дети-уроды с двумя головами запомнились. Больше ничего".

Советский Союз они считают искусственным миром, туда вернуться не хотят ни за что, жизнь в 2006-м им нравится. Старшая была категорична: "Мрачное было время, я рада, что не мое. Оно было искусственно позитивное".

По статусу семинара даже нельзя воскликнуть: нам бы глотнуть хоть глоток вашей юности! И поклониться атомщикам. Они присутствуют здесь в цитатах из интервью. А мы, сорокалетние, как дурацкие конфликтологи, отстаиваем перед ними свое право на Будущее, а перед молодежью свое право на индустриальное счастье.