Еврейский вопрос Ленину

В этой работе Сталин не называет евреев безродными космополитами, но главные элементы этой его позднейшей доктрины уже присутствуют. Объявить во всеуслышание, что у Ленина была еврейская родня, было для Сталина равносильно тому, чтобы признать племенные корни Ленина. Как ни парадоксально, но семейство Бланков служило отличным примером сталинской теории наций, краеугольного камня его марксистской теории, в особенности в том, что касалось евреев. Согласно сталинской теории, семейство Бланков должно было совершенно раствориться в русском народе, исчезнуть без следа, ассимилироваться. Как евреи они не имели будущего. С одной стороны, именно так и произошло. Но с другой, существование Бланков в их еврейской ипостаси было тщательно документировано, а их будущим был совершеннейший русак Ленин! И хотя таким образом подтверждалась его национальная теория, в его видении коммунистической партии и советской власти не было места еврейскому Ленину, отцу-основателю партии и государства. Сталину предстояло либо кардинально пересмотреть свою марксистскую теорию, либо скрыть документальное свидетельство, ставящее под удар его русскую великодержавную концепцию первого социалистического государства. Сталин выбрал второй вариант; он не стал отвечать Елизаровой-Ульяновой. Догма важнее реальности, а идеология важнее людей, даже если этим человеком был Ленин.

Но у этой проблемы был еще и глубинный психологический и личностный аспект. Если Каменеву не нравилось, когда о нем упоминали как о Розенфельде, Сталин имел серьезные причины избегать называться Джугашвили. Он обрусел и полностью ассимилировался в русскую культуру, хотя и вырос в грузинской среде и до 30 лет говорил и писал по-грузински. Но в 30-е годы, будучи главой государства, Сосо Джугашвили возжелал, чтобы его воспринимали стопроцентным русаком, как Ленина. Его кавказский акцент не мешал его отчетливому великорусскому шовинизму, глубоко русской монархической претензии и запоминающимся обращениям к советской аудитории как к великому русскому народу.

Сталин продвигал грузинских товарищей на высокие партийные должности только потому, что видел в них преданных соратников; его поведение не имело ничего общего с грузинским национализмом, в котором его можно было бы в этом случае заподозрить. Его дочь однажды заметила, что она не знала ни одного грузина, который так прочно забыл бы о своих национальных корнях и так крепко приклеился бы ко всему русскому, как ее отец. Грузинское происхождение Сталина в свое время стало открытием для его сына Василия Сталина, который однажды, в разговоре со Светланой, простодушно заметил: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». [150]

Сталину совершенно не нужно было, чтобы кто-либо ставил под сомнение его, сталинскую, или ленинскую принадлежность к русскому народу. Ведь именно его русскость (хотя и не она одна) служила оправданием его власти как лидера всероссийской коммунистической партии. Те, кто сомневался в сталинской стопроцентной русскости, в определенном смысле покушался на его власть, поэтому Сталин был готов пойти на все, чтобы ни у кого никогда таких сомнений не возникало. Позднее, в 40-е гг., он несколько раз на публике отпустил: «Мы, русские».

Можно также задаться вопросом, не было ли решение Сталина убрать семейство Бланков из биографии Ленина свидетельством того, что расовый дискурс просочился к тому времени во все сферы европейской политической жизни — включая и советскую коммунистическую партию. В конце концов, дискурс — это не только фигура речи, но и фигура умолчания. И абсолютное молчание по вопросу еврейства Ленина как раз и было ответом Сталина.

Русский Ленин

Образ Ленина служил отличным подспорьем в деле русификации, новой линии в проводимом коммунистической партией культурном строительстве. В средней школе в обязательную программу были включены стихи о русском Ленине: школьник утверждался в мысли, что русский язык самый лучший и что быть русским — высокая честь. Футуристические стихи Маяковского, проникнутые левацким утопизмом, живописали Ленина на фоне международной революции вселенского размаха, центром которой была Россия. Поэзия Маяковского была удовлетворительной с идеологической точки зрения, но сложноватой стилистически. Партийным задачам вполне соответствовала поэтическая образность Николая Клюева, крестьянского поэта-традиционалиста, с его исконно русским Лениным, который у него выступает в роли старообрядца (со старообрядческими скитами на р. Керженец и с собранием респонсов «Поморские ответы»):

Но если такое видение Ленина глазами русского почвенника большевикам вполне подходило, Клюев как поэт был им совершенно чужд: в 30-е гг. он был арестован, сослан и расстрелян по ложному обвинению в антисоветской пропаганде. [151]

Тем не менее квазирелигиозное клюевское изображение Ленина прочно утвердилось в советской поэзии 1930–1970-х гг. Илья Авраменко, Семен Олендер, Николай Браун и Михаил Исаковский воспевали корневые русские черты Ленина: его любовь к русской природе, к необъятным российским просторам, его глубоко русское правдолюбие. [152] Советские поэты наперебой русифицировали Ленина. Николай Майоров изобразил Ленина русским мессией, воспламенявшим в сердцах людей эсхатологические мессианские упования. Алексей Сурков писал о нем: «Со дня его рождения — навеки / Бессмертной стала русская земля». Михаил Луконин называл Ленина «сыном России». Александр Гатов ликовал, что Ленин — «русский». В годы войны Николай Тихонов патриотически поднимал «знамя Ленина» над «русскими полками». [153] Попытка «обрусить» Ленина проявилась также в том, что теперь его картавость, его очаровательное грассирование исчезло с его литературных портретов — наоборот, акцент теперь ставился на его ярко выраженные скулы. Характерная картавость вызывала ассоциации с неправильным классом и с неправильной этнической принадлежностью (интеллигенцией и евреями), в то время как скулы выразительно указывали на пролетарские корни и евразийское происхождение.

Тщательно русифицируя Ленина, партийные власти также принимали меры, чтобы скрыть его этническую принадлежность. Институт марксизма-ленинизма запретил отдельным лицам и институтам публиковать документы о жизни Ленина без разрешения сверху. Документы, обнаруженные Елизаровой-Ульяновой, были признаны секретными, убраны в особую папку и отосланы в архив Центрального комитета, филиал Института марксизма-ленинизма. Книги и брошюры, содержавшие предварительные сведения о семействе Бланков, так никогда и не вышли из печати, не попали в книжные магазины или, наоборот, были изъяты из библиотек. Материалы для биографии Ленина, собранные в 1925 г. Александром Аросевым, знавшим о находках Елизаровой-Ульяновой, прошли строжайшую цензуру в Институте марксизма-ленинизма и появились без упоминаний о еврейских корнях Бланков. Тщательно документированная монография Ильи Зильберштейна «Молодой Ленин в жизни и за работой. По воспоминаниям современников и документам эпохи», уже находившаяся в 1929 г. в типографии, была конфискована и весь тираж (кроме двух-трех экземпляров) уничтожен. Западные публикации о генеалогии Ленина (вместе со многими другими публикациями о русских революционерах и социал-демократическом движении) направлялись прямиком в спецхран, куда доступ был открыт только тщательно отобранным и идеологически выдержанным исследователям, умеющим держать язык за зубами и произносить вслух только то, что дозволено.