Какого цвета страх

«Запомни, в России никогда ничего не меняется. И не дай бог попасть тебе в руки к ЭТИМ. А как ЭТИ называются — НКВД или иначе, — роли не играет».

Понадобилось почти девять лет, чтобы я убедился в Мотиной правоте. Убедился на собственном опыте…

Из официальной справки:

14 мая 1999 г. обозреватель газеты «Московский комсомолец» Хинштейн А.Е. в ходе оперативной комбинации МВД с использованием спецтехники под предлогом якобы нарушения правил ПДД был остановлен сотрудниками СБ ДПС ГУ ГИБДД МВД. В ходе операции у него было изъято удостоверение сотрудника Управления уголовного розыска ГУВД г. Москвы на имя капитана милиции Матвеева А.Е. Хинштейн А.Е. был задержан и доставлен в ОВД «Покровское-Стрешнево», где в отношении него было возбуждено уголовное дело по ст. 327 УК РФ (изготовление и использование подложных документов). В порядке ст. 122 УПК РСФСР Хинштейн А.Е. был задержан и этапирован в ИВС ОВД «Хорошево-Мневники».

15 мая 1999 г. Хинштейну А.Е. было предъявлено обвинение по ст. 327, ч. 1, однако в июне 1999 г. Генеральная прокуратура РФ отменила постановление о предъявлении обвинения, как не соответствующее нормам УПК. Тем не менее уголовное дело прекращено не было. По указанию руководства МВД из Главного следственного управления при ГУВД г. Москвы дело было передано в Следственный комитет МВД, как представляющее особую опасность для общественной безопасности.

10 января 2000 г. Хинштейну А.Е. было предъявлено повторное обвинение по ст. 327, ч. 3 УК РФ (использование заведомо подложных документов) в связи с тем, что Хинштейном А.Е. было получено водительское удостоверение не по месту жительства.

28 января 2000 у здания МВД состоялся митинг в защиту Хинштейна А.Е., организованный Союзом журналистов РФ и Союзом журналистов г. Москвы, на котором присутствовало более тысячи человек. Митинг принял обращение к и.о. Президента РФ Путину В.В., в котором излагалось требование передать дело в отношении Хинштейна в независимый орган — в Генеральную прокуратуру в связи с тем, что Хинштейн А.Е. неоднократно выступал с критическими публикациями в адрес министра внутренних дел Рушайло В.Б.

В феврале 2000 г., опасаясь, что его направят на принудительную судебно-психиатрическую экспертизу, в результате которой будет вынесено необъективное решение, Хинштейн А.Е. добровольно лег на обследование в НИИ психиатрии Минздрава РФ. Согласно заключению врачебной комиссии никаких признаков отклонения в психическом здоровье у него не обнаружено.

18 февраля 2000 г. Генеральной прокуратурой России данное уголовное дело было прекращено в соответствии со ст. 5, ч. 2 УПК РСФСР — за отсутствием в действиях Хинштейна состава преступления.

Через несколько дней после освобождения из тюрьмы меня остановила ГАИ.

«Вы как-то неуверенно ведете машину, — сказал капитан. — Может, употребляли?»

Нет, я не употреблял. Просто в стекло заднего обзора я видел, как за мной идет милицейский экипаж, и внутренняя неуверенность росла с каждой минутой. Вдруг это очередная провокация Рушайло? Вдруг меня снова арестуют, только на этот раз сделают все грамотно — подбросят, например, пару патронов или граммов пять анаши.

Наверное, я трус. Наверное, страх так глубоко въелся в каждого из нас, что превратился уже в особый ген, который передается по наследству и не выводится никакими реформами. Тем более что и реформы, и все прогрессивные преобразования испокон века замешивались в России на страхе (один Петр Первый чего стоит!).

Правда, чем больше времени проходит со дня моего освобождения, тем меньше во мне остается страха, ведь ничто не утомляет так, как страх. А на его место приходят злость и ещё какое-то непонятное мне до конца чувство, когда хочется до боли сжимать кулаки.

С момента моего ареста прошел почти год. Почти год, колеся по Москве, я ловил себя на мысли, что подсознательно, против воли, останавливаю свой взгляд на машинах с эмвэдэшными номерами серии «МР». Я искал ту самую «Волгу» с номером 167, на которой меня приехала брать группа МВД во главе с генералом Давыдовым — замначальника Главного управления уголовного розыска страны. Зачем? Я и сам не знал. Не таранить же мне её, в самом деле.

И нашел. Было это на Новом Арбате. 167-я «Волга» промчалась по резервной полосе, сверкая мигалками, и никто, кроме меня, не обратил на неё внимания.

Странное дело, но я не ощутил ровным счетом ничего: ни страха, ни ненависти. Только подумал о том, что во встрече этой есть какой-то скрытый внутренний смысл, некий знак. Ведь рядом сидел бывший генерал МВД, подавший в отставку сразу после того, как Рушайло стал заместителем министра.

За девять месяцев я сменил трех следователей — получается, по следователю в каждый квартал. Конечно, все они были разными — и по повадкам, и по возрасту, и даже по росту, ибо один едва доходил мне до подбородка, а другой был длиннее на полголовы. И в то же время всех их объединяло что-то неуловимо общее, делающее похожими друг на друга, как братьев-близнецов; то ли подкупающие своей искренностью улыбки, то ли напускная вежливость, то ли какая-то суетливость.

Когда я спрашивал: «Не стыдно вам творить беззаконие?», они одинаково честно смотрели мне в глаза, с одинаковой убежденностью доказывали, что служат только закону. Правда, долгого взгляда в упор не выдерживали — видимо, ещё по неопытности.

Наверное, вне стен МВД каждый из них был неплохим человеком: любящим мужем, внимательным сыном, заботливым отцом. Каждый из них читал своим детям хорошие книжки, учил добру и справедливости, и дети — я в этом совершенно уверен — гордились своими отцами, которые самоотверженно защищают закон и борются с бандитизмом.

А впрочем, что здесь удивительного? Ведь и во времена НКВД уставшие от многочасовых допросов следователи точно так же возвращались домой и садились за стол. И жены их точно так же вздыхали, глядя, как сгорают на работе мужья, а дети — втихаря — примеряли отцовские фуражки с малиновым околышем, воображая себя героями революции…

Помню, как второму по счету следователю — фамилия его была Гордиенко — подарили при мне роман Пикуля «Честь имею».

«Да-а, — задумчиво протянул следователь Гордиенко. — Понятие офицерской чести совсем деградировало».

От этих слов меня всего передернуло.

«Уж не вам рассуждать об офицерской чести».

Следователь обиделся. Он начал рассказывать, как болеет душой за Россию, признался даже, что на выборах голосовал за «Движение в поддержку армии», потому что уважает Илюхина.

«А Березовского уважаете?» — спросил я.

Конечно, Березовского следователь не уважал. Однако это не помешало ему предъявить мне совершенно абсурдное, идиотское обвинение, а потом, в нарушение всех мыслимых и немыслимых законов, попытаться отправить меня во Владимирскую психиатрическую больницу, когда, больной гриппом, я лежал дома.

«Как же так, — втолковывал я следователю Гордиенко, — в УПК ведь написано четко: принудительный привод возможен лишь в случае, если лицо не явилось на допрос без уважительной причины, но у меня же бюллетень! Вы же знаете, что в болезненном состоянии все процессуальные действия запрещены».

«Вот заодно и полечимся», — отвечал он. Когда же терпение его подошло к концу, он приказал двум оперативникам МВД выводить меня силой. И пулей выскочил из квартиры. Он не хотел смотреть, как заламывают руки.

Логика у него вообще была странной.

«Понимаете, — объяснял Гордиенко, — допустим, я откажусь от вашего дела, встану на дыбы. Для вас все равно ничего не изменится: дело отдадут другому. У меня же начнутся проблемы, к серьезным делам меня уже не допустят, и я не смогу послужить Родине. А вдруг там будет что-то серьезное?!»

Он как будто хотел быть честным в рассрочку, словно жизнь — всего лишь черновик, который можно потом переписать набело. Ему было всего двадцать пять, и его отец-генерал возглавлял российское бюро «Интерпола». (Летом 2001 года генерал Гордиенко был назначен начальником Главного управления уголовного розыска МВД России.)