За метром метр

И бригада бурит! Сперва Гриша Подосинин дал восемь метров, потом Сергей добавил шесть. После наша вахта углубила забой на семь с половиной. Ревниво сличаем цифры в журнале, стараемся обогнать друг друга. Погода радует всех: три дня градусов 15–20 и нет ветра. Всегда бы так. Готовим фронт работ для Подосинина. Его вахта работает последнюю смену и потом улетает домой на отдых. Мы не успели навернуть с десяток свечей. Это они сделают сами и начнут бурить. Все готово — успевай давать проходку. Нет для буровика приятнее момента, когда приходит в движение квадрат, чуть подрагивает стрелка индикатора веса и мощно гудят насосы, гоняя раствор.

Удивительное ощущение, когда инструмент от легкого движения руки уходит куда-то к нутру земли. Миллионы лет была закрыта дверь, а теперь ты своим инструментом открываешь ее, проникая в тайны подземного царства.

Звон, скрежет и треск поднимают всех из-за стола и выбрасывают на улицу. Фонарь вышки трещит и раскачивается из стороны в сторону. Трехтонная талевая система прыгает на мощных тросах, как детский мячик. Фонари болтаются вокруг осей, прочерчивая тревожные полукружья света.

— Братцы, полет инструмента, — выдавил кто-то осипшим голосом.

Так оно и было. Муфта последней свечи оказалась бракованной. Стальная колонна, пролетев сотню метров, намертво воткнулась в забой. Она проскочила сквозь гнездо элеватора, как гвоздь без шляпки. И все началось сызнова.

Ночью закатывали бурильные трубы на стеллаж, чистили приемный мост, ремонтировали ворота буровой, оторванные пургой, выкидывали раствор из превенторной будки. Стояла настороженная морозная тишина, блестел круглый лик луны и где-то по-над горизонтом трепетала многоцветная занавеска северного сияния. Все чаще хватаемся за носы и щеки, ожесточенно трем руками. В три часа идем пить чай в дизельную. Сгрудились возле теплого бока двигателя. Кружка пущена по кругу. Молчим. И так все ясно без слов. Автоматический самописец — неустанный страж наших дел. Его чернильный пальчик ведет унылую прямую линию, показывая, что скважина бездействует. Комиссия выяснила причины аварии: стальная труба была с заводским браком. Нам бы сюда этого бракодела! Пусть бы взглянул, во что обходятся простои.

Как не хочется уходить от теплого бока дизеля в этот кромешный ад. Поплотнее прижаться к теплому железу, захватить с собой кусочек тепла. Теперь туго подпоясаться, чтобы подольше удержать его в теле. Достаю толстые отцовские рукавицы. Он их шил сам специально для моей работы. И пусть тепло дорогого мне человека греет меня в эту минуту. Лица закрываем шарфами, оставляя одни глаза. Пошли.

…Ветер! Ветер! Ветер! Совершенно невообразимый дикий пир ветра. Это бесплотно-ощутимое существо, сбивающее человека с ног. Крутит здорового мужика, как тростинку. Не хватает воздуха, а в раскрытый рот летит комок шершавого мокрого снега. Карабкаешься по обледенелому сугробу, и новый порыв опрокидывает тебя навзничь. Не приходилось еще встречать такое.

Поистине злой дух Ямала достоин отдельного посвящения. Это не тот стыдливый ветерок, который щекочет морозцем щеки в большом городе и быстренько прячется в переулках. Наш ветер, зародившись в просторах Арктики, нагулявшись там вволю, почуяв свою могучую силу, несется с бешеной скоростью на материк и обрушивается с дикой силой, ломая все на своем пути. Про него нельзя сказать: «Он дует», — это единая упругая стена.

Кто-то шутку бросил: «На буровую едва ползешь, а с работы птицей летишь». Нет, не о лодыре речь идет. На работу двигаешься, согнувшись параллельно земле, загребая руками в плотной, осязаемо прозрачной купели. Обратно же мощный пресс давит в спину, швыряя тебя, словно перекати-поле.

Подъем инструмента — надо идти наверх. Собрались вдвоем с Толей Смысловым. Одному в такой ветер стальную двадцатитрехметровую свечу не удержать. И не дай бог этого! Ломая ограждения, запутывая тросы, лебедки, калеча машины и людей, не успевших убежать, рухнет она на землю.

В машинном зале все же надежнее. Свет электроламп падает на лица товарищей. Шипит перегретый пар, выбиваясь из патрубка. Снежинки пробиваются сквозь неплотные щели. Тонкая стенка из железа, досок и фанеры прогибается от напора разбушевавшейся стихии. Дверь сдерживает яростную силу, отделяя и защищая нас от темноты и мрака. Но мы сами откроем ее. Толкаем раз, другой. Дверь чуть приоткрывается, и тут же бешеный удар извне захлопывает ее. Наваливаемся вдвоем и протискиваемся в едва открывшуюся щель.

Каски на нас, в руках инструмент, вот и площадка: «Ну, хлопцы, будь!» Ветер выждал удобный момент и с размаху толкнул в грудь. Падаю на перила, поднимаюсь, как волчок, кручусь по скользкому железу: «Будь ты проклят, ветер жгучий!» — мы все равно вперед лезем. Упрямо, вверх и вверх, а ступени вниз под ногой. Руки не чувствуют, слезы из глаз — жесток заполярный бой!

Одна за другой бурильные трубы становятся в ряд. Дружные усилия двоих делают свое дело. Говорим мало — бережем тепло. Работаем синхронно, понимая замысел товарища без слов. Украдкой поглядываем на часы — время идет удивительно медленно.

Время! Время! Мудрое, быстротекущее, жестокое и прекрасное. Странное существо человек. В зависимости от выгоды — то торопит, то старается задержать размеренное движение минут. Время, залитое кровью войны, пропахшее потом труда, ликующее радостью гагаринских дней, беспечностью студенческой вечеринки, уложенное в четкие газетные строки, первые мгновения свиданий любви и первой изморози на висках. Время — тайный враг, время — лучший друг!

Вырвались из прорыва — началась жаркая работа!

…Дима со счастливым лицом стоит у тормоза. Глаза его не отрываются от квадратной железной штанги, на которой нанесены метки мелом через каждый метр. Вращается колонна, одна за другой скрываются метки в скважине. Быстро отвинчиваем инструмент, наращиваем трубы. Теплая струя раствора хлещет из устья. Очередная свеча погружается в недра. Навертываем инструмент… ревут дизели… дрожит стрелка индикатора веса… бурение…

В глазах не гаснет радость успеха. Нынче все постояли у ручки тормоза, ощутили мощную силу дизелей, толкающих долото в земное нутро. Толпой вваливаемся в балок мастера. Бурильщик открывает журнал и торжественно выводит цифру «16»… Невеликий, но рекорд!

Вперед скважина! Но что в ней? Вдруг окажется пуста? На завтра геологи назначили взятие керна. Что принесет проба? Если результат отрицательный — досадно. Для геологов отрицательный результат не поражение, а направление дальнейших поисков. И все же лучше, если бы был газ. А там, кто знает, и до нефтеносных пластов рукой подать.

Мы счастливы первым успехом, МЫ слегка пьяны от него. Откуда было знать, что пройдены не все испытания, не все коварные ловушки, расставленные на нашем пути!..

…И все же скважину мы пробурили до необходимого забоя. Отметка 2600 метров выполнена полностью. Пробурили без ускорения, без аплодисментов и оркестров, но дело свое сделали. Сдали скважину для испытаний геологам, и те поставили на своих больших картах крохотную отметку…

За метром метр прошивали мы твердь земную. Стою недалеко от скважины. Может, на самой той точке, отмеченной геологами. Под этой крохотулькой, пятачком ямальской земли — триллионы кубометров газа!

Вот и посудите, что чувствует в такие минуты человек причастный, одолевший, победивший!

Карская нефтегазоразведочная экспедиция, полуостров Ямал.