Снова на берегах Невы

Не мог знать Николай Степанович Гумилев, что ветер "подует" и "унесет" ее ученицу с берегов Невы на берега Сены, и уж вовсе никто не мог предвидеть, что тот же ветер - тот же или другой? - вернет ее с берегов Сены на берега Невы. Случилось это так. В феврале 1987 года "Литературная газета" опубликовала очерк о русской поэтессе, трудно и одиноко живущей на берегах Сены. Следствием этой публикации явилось предложение Посольства СССР во Франции о переезде И. В. Одоевцевой на родину - это приглашение прислал ей город на Неве, его писательская общественность. 11 апреля 1987 года мы встретили Ирину Владимировну в ленинградском аэропорту...

Из бесконечных наших бесед, записанных в блокнотах и на магнитофонных кассетах, воспроизведу лишь малую часть - то, что дополняет ее образ и помогает нам разместить его в портретном ряду русской литературной эмиграции.

- Трудно сыскать двух таких разных по мироощущению поэтов (да еще живущих под одной крышей), как вы с Георгием Владимировичем. И все же было у вас общее: это надежда "вернуться в Россию - стихами", как написал Георгий Иванов в "Посмертном дневнике".

- Глубоко страдая без родины, он, к сожалению, до конца оставался непримирим к Советской России. В 1958 году, как вы знаете, я стала "вдовой поэта"... Перед смертью Георгий Иванов написал завещание, адресованное эмиграции, и обращение к правительству Советской России...

- Об этом ни слова нет в ваших мемуарах!

- Потому что и завещание, и обращение я порвала. В том и другом он просил позаботиться обо мне. Он знал, как я мечтала вернуться на родину, и писал, что это по его вине я не смогла уехать, но что я никогда не разделяла антисоветских взглядов и всегда была на стороне народа - прямо такими фразами. Кстати, Бунин, сказавший немало запальчивых слов против Советской власти в своих статьях первых лет эмиграции, тем не менее эту тему не пускал даже на порог художественных произведений. И ведь, по существу, то же самое у Бориса Зайцева, у Алексея Ремизова, у Надежды Тэффи и других писателей первой эмиграции.

- Из ваших мемуаров, Ирина Владимировна, выносишь впечатление, что в первой половине вашей зарубежной жизни вы, во всяком случае, не бедствовали...

- Я бы даже сказала: жили на широкую ногу. Но не литературные заработки были тому причиной, а постоянная помощь отца. После его смерти как единственная наследница я стала почти богатой. Я устраивала вечера поэтов и даже балы, для которых снимала специальные помещения. На Атлантическом побережье у нас была прекрасная вилла. Но вот началась война. Сперва немцы реквизировали нашу виллу, потом ее уничтожила американская бомба. После войны чередовались полосы великих везений и головокружительных уханий вниз. Все это в конце концов привело нас к полной бедности. В лучшие годы у меня имелось шесть шуб - их пришлось проесть, оставив только одну, с протершимся мехом, который я прикрывала большой муфтой. С великим трудом я сохраняла былой элегантный вид. Георгий Иванов был крайне не приспособлен к поденной литературной работе и тяготился ею всю жизнь. Мне пришлось тащить ее на себе. Я доработалась до того, что свалилась в полном изнеможении и втихомолку перестала есть, чтобы умереть скорее. К счастью, до чахотки дело не дошло, я поправилась... Самое удручающее воспоминание послевоенных лет - это мучительные занимания денег в долг, когда не знаешь, как их отдашь. В конце концов мы с Георгием Ивановым устроились в "Русский дом" на юге Франции, хотя по возрасту нам следовало подождать еще добрых десять, а то и все пятнадцать лет. Когда мы на это отважились, надо было через докторский осмотр пройти, все доктора должны были собраться, а собирались обыкновенно раз в три месяца. Георгий Иванов ужас как извелся и меня извел: "Давай уедем, уедем куда-нибудь, все равно ведь не поселят, один позор!" Но уехать - это значило еще на три месяца остаться без ничего... Все же нас поселили, а вскоре туда приехал и Бунин, сильно постаревший, почти переставший писать. Изверился он - писать в никуда, никому... Вот когда я как роковую его ошибку ощутила, что не решился он раньше, еще в цвете сил, вернуться домой, ведь там, дома, уже были изданы все его книги, гораздо больше, чем на Западе!

- А вы сами? Помышляли и вы вернуться домой?

- После войны Георгия Иванова вызывали во французскую полицию и показали пакет доносов на него. "Мы проверили каждый в отдельности, все это ложь",сказал чиновник. И предложил ему принять французское подданство. Это была большая честь для эмигранта, к тому же открывалась возможность хоть туристом когда-нибудь приехать на родину. Но Георгий Иванов не мог этого сделать, поблагодарил и отказался. Он не в силах был представить себе другого гражданства, кроме русского. В доме на юге Франции, где мы поселились, выяснилось, что из-за высокого давления ему не подходит климат этой местности. Я просила, умоляла помочь нам переехать в другой дом, но из эмигрантской колонии отвечали, что Иванов капризничает, скучает по прежнему окружению, и никто не захотел помочь. До сих пор не могу без боли вспомнить, как на моих глазах умирал близкий человек только из-за непереносимого для него климата, а я ничего не могла изменить. Потом, конечно, после его смерти, над нами закружили, как воронье: собирали деньги, перевезли прах на русское кладбище под Парижем, меня перевели в другой дом, в Ганьи, под Парижем, извинились, но ведь было уже поздно... Однажды я решила съездить в СССР. Это было в 1964 году. Но французская сторона разрешила мне проезд только в одну сторону, без права возвращения. И заколебалась я... К кому ехать? Остался ли у меня хотя бы один родственник на свете? Так я отложила поездку, и отложила, как видите, на двадцать с лишним лет. Потом были другие причины. Живя в Ганьи, я познакомилась с писателем Яковом Николаевичем Горбовым. Его романами после войны зачитывалась русская публика за рубежом. А я и знать не знала, что, оказывается, он, еще работая шофером в парижском такси, не расставался с моим романом "Изольда", с ним пошел на фронт и даже одной пулей были ранены оба - и он, и книга моя. Когда мы встретились, он скоро стал вдовый... Я уступила его настойчивым предложениям, мы начали совместную жизнь. Но в 1981 году Горбова не стало. Так опять я очутилась на свете одна.