Коро-коро Сделано в Хиппонии

Смотрим мы, а прямо под колоколом — бабулька. Как былинка на ветру. Кудряшки седенькие, лицо — точно с иконы, глаза совсем неяпонские какие-то. Улыбается — чисто святая! И голосочком дрожащим — про колокол:

— Только звон в нем уже не тот, что раньше. Пожар был давно-давно, полхрама сгорело, медь-то и треснула… Так с трещинкой и звенит теперь, да. Хотите послушать — вечером приходите, вечером факела будут жечь, как раньше.

Честно скажу: в Японии десять лет проторчал, а таких бабушек ни разу не видел. Вот она уж за поворотом скрылась, а я все ей вслед смотрю.

На храмовых лестницах, Нара, март 1999 г.

— Да-а-а… Абсолютная бабулька, — говорю Ирине. — Прямо православная какая-то.

— Ну да, православная, — усмехается Ирина. — Уж православные-то тебя быстренько бы построили. Как стоишь, в каком виде пришел, что за ботиночки клоунские, что за рубашечка нараспашечку… Расслабиться бы не дали.

— Хм, — только и сказал я. И задумался крепко.

Идем еще выше. Храмы перетекают в лестницы, лестницы уводят в сады, сады — снова в храмы, и кажется, что больше в мире уже нет и не будет ничего, кроме этого, — и хорошо, и не надо, и слава богу. Весь склон под нами покрыт черепичными крышами в розовато-белых ветках цветущей сливы: храмы, храмы, храмы — сбегают волнами вниз и уже у самого горизонта выплескиваются в затянутый дымкой, почти нереальный город. Борис долго стоит на тропинке один. Мы — чуть позади.

— Господи, как красиво! — доносит до нас ветер его слова, обращенные в никуда.

Время уезжать. Алла уходит за машиной и теряется. Оставшиеся тихо бродят меж холмов. Борис говорит:

— Знаешь, что меня здесь поражает? Природа — совсем как наша. Больше всего напоминает окрестности Питера. Засели Зеленогорск буддистами, понастрой храмов — и получится Нара.

— А в Непале не так? — спрашиваю я.

— В Непале совсем не так. Я даже не про пейзаж. В Непале монах может насрать в двух метрах от храма. Они по эстетике не больно заворачиваются, у них вся святость внутри. А японцам нужна красота. И это мне гораздо милее.

На выходе из парка — мусорные контейнеры жизнеутверждающе зеленого цвета. Надпись каллиграфической кистью: «Поимейте сердце и великодушие — увидев мусор на территории парка, опустите его сюда».

— Что бы вы хотели услышать сегодня на концерте? — любезно спрашивает Борис.

— «Фикус», — застенчиво просит Митька.

А я много чего попросил.

Киото, 5 марта

Прибываем в Киото, ловим на вокзале такси, упадаем в отель. Точнее, в рёкан — гостиницу в чисто японском стиле. Кимура не подвел, жилье подобрано что надо. Я нахожу его по-хорошему «джинсово-потертым», а Вадька даже усматривает проявления эстетики ваби. Вокруг все деревянное, за окошком организован водопадик, каждая дверь скрипит, стены тоньше некуда, а кроватей нет и в помине. Под вечер миниатюрные бабульки в кимоно приносят тебе тюфяк и стелят прямо на татами, чтобы утром ломиться в дверь, требуя его обратно. Уютно, вкусно и недорого.

Расчет оправдался — гости, похоже, довольны. Но валяться на циновках времени нет, через час концерт.

В районе Кансай (Киото, Осака, Кобэ) нашего брата пока немного, поэтому и народу набирается от силы полсотни человек. Как окажется потом, многие не пришли, испугавшись давки, а потом жалели. Но благодаря этому концерт протекает в душевной атмосфере питерского квартирника. Борис начинает «Трамваем» и, двигаясь из Калинина в Тверь через комнату, лишенную зеркал, постепенно подводит зал к «Электрическому псу»:

Записка: «Сейчас в печати часто встречается понятие «Русский Рок», и каждый понимает под этим что-то свое. Как бы Вы охарактеризовали русский рок?»

Ответ: «Я представляю себе русский рок примерно так: пожилые люди с немытыми волосами громко поют о том, как им плохо живется на свете. Причем среди них попадаются особо продвинутые, которые поют о том, как им плохо живется на свете вместе со всеми нами».

Серия новых песен. «Афанасий Никитин Буги». На словах «нам, русским, за границей иностранцы ни к чему» зал просто взрывается. Борис отмечает, что в России эта строчка не порождает такой бурной реакции. Ничего удивительного.

«Старик Козлодоев» — вестимо, куда ж без него… Сидящий позади меня пацан лет десяти то и дело прыскает в ладошку. Но не слова тому виной — пацана смешит инструментальная вставка. Та самая — «Тра-та-та-та-та, Та-та…» Мать, оглядываясь вокруг, смущенно его одергивает.

Концерт снимается японским телевидением. Потом они берут у Гребенщикова интервью. Очень хороший знак.

Киото, 6 марта

Если ты синтоист, можешь сам обожествлять любой из предметов, тебя окружающих. Молись чему нравится: камню, дереву, пепельнице или телеграфному столбу. Потому особо роскошные храмы в Синто не нужны. А поначалу их и вовсе не было. Когда вся Природа — храм, зачем придумывать что-то еще? Прицепил веревочку к дереву в лесу — и молись себе на здоровье.

Если ты синтоист, сам найдешь Бога, где тебе хочется.

Синто («Божественный Путь») — почти единственная разновидность язычества на Земле, которую не старался выжечь каленым железом нагрянувший монотеизм. Случайно или нет, но и буддизм, и Синто по сути своей совершенно неагрессивны. И для японца сходить в оба храма по очереди — обычное дело. Одно для покоя в душе, другое — для гармонии в бытовой, повседневной жизни. Никакой конкуренции. И поэтому в боковом садике чуть не каждого второго буддийского храма (о-тэра) вы найдете и маленький синтоистский храм (дзиндзя).

Конечно, есть и крупные, самостоятельные храмы Синто. Один из самых древних и знаменитых — 700-летний Ясака-дзиндзя в Киото, в котором посол рок-н-ролла и был повенчан с законной женой. За все семь веков иностранцев здесь венчали впервые.

Во Дворце бракосочетаний при храме Ясака, Киото, март 1999 г.

В главном офисе храма Ирину с Борисом немедленно разлучили и развели по разным комнатам, где они пропадали довольно долго. Дело понятное: в настоящее кимоно облачиться — не поле перейти. И если мужики одеваются почти полностью сами, то уж дамский прикид в одиночку надеть вообще невозможно. Целый час сразу две специальные тетеньки упаковывали Ирину в разноцветную шелковую капусту (столько же времени ушло и на разматывание обратно), а под конец выдали ей белые тапочки, передвигаться в которых удается лишь мелкими шажками, на полусогнутых и носками внутрь — идеал походки всякой приличной дамы.

Грациозно ковыляя, молодые перебираются из офиса в храм. Внутри храма — нечто вроде двухъярусной театральной сцены с маленьким зрительным залом. На верхнем ярусе — деревянный черный ящик (алтарь), а на нижнем — два стульчика, на которые молодых и усаживают. Свита сопровождения, переводчики и сочувствующие бухаются на коленки в «партере».