Газета День Литературы # 88 (2004 12)

Языческие корни белорусского народного мировосприятия питают прозу Кожедуба той самой живой водой из источника, описанного в эссе, посвященном происхождению белорусского этноса. Это органическое, наполненное неодномерным смыслом питательное чтение. Иногда книгу хочется отложить и подумать, иногда — читать не отрываясь. И христианство (в крестьянском до недавнего времени народе) вырастало естественно из язычества, образовав некий симбиоз, который не смогли искоренить и даже затронуть преходящие надуманные идеи, а также их носители (вернемся к рассказу из первой книги "Убийство по ритуалу").

Перекличка между первой и второй книгой возникает и в рассказе (одном из лучших) "Ловчие", где герой с двумя друзьями в своих рыболовных блужданиях (а рыбалка — самое сильное из увлечений автора!) натыкаются на заброшенный охотничий замок Тышкевичей, в котором происходят события вековой почти давности, описанные в открывающем первую книгу рассказе "Золотая свинья". И размышляют путешествующие по родным для автора местам о судьбе нации, о земных скитаниях белорусского духа, о тех, кто за его душу борется...

И еще одна тематическая линия, сюжетный куст, из него вырастает рассказ "Долги наши"; с посвящением "дядьке Василю". В основе рассказа лежит семейная история о десантнике, заброшенном в тыл врага в самый разгар войны — во время наступления немцев на Кубани. Это рассказ о родном дяде автора, судьба которого с детства повлияла на формирование его мировоззрения. Это очень важный сейчас для нас рассказ — было время, когда военными сюжетами были мы перекормлены, а затем последовала тотальная их дискредитация (доходили в этой дискредитации до утверждения, что уж лучше бы мы проиграли немцам!).

Последняя из трех названных книг, "Тост за Россию", вышла совсем недавно, осенью 2002 года. Она значительно уступает по объему предыдущей: всего восемь рассказов, но среди них такой шедевр, как "Комендант": действие происходит в самом конце войны, рассказ этот из того же сюжетного куста, что и "Долги наши", он очень важен в контексте прозы Кожедуба и необходим для осмысления исторического пути Отечества. Рассказ о том, как разведчик Василь Кожедуб, старшина, назначенный комендантом маленького немецкого города, стреляет в гневе из автомата, когда депутация жителей приносит ему взятку: белорус-победитель видит выражение глаз бывшего бургомистра — как у хозяина, который платит батраку, — а дома, в деревне, остался в живых один младший брат, который голодает. После выстрела он теряет свое комендантское кресло, но зато отпущен домой. Не случайно автор передает герою свою фамилию: семейная история, положенная в основу сюжета, окончательно рассекречивается…

Очень важен этот рассказ — о чувстве собственного достоинства, о гордости победителей: пусть голодных и ничего не имеющих, но без этого достоинства победа была бы невозможна. Сейчас, когда деньги приравнены к категорическому императиву и поступок героя кажется особенно невероятным, он заставляет задуматься всерьёз — и "содрогнуться", как сказал бы Достоевский (тоже, вспомним, выходец из Белоруссии).

Рассказы о море, о Коктебеле и Ялте, рифмуются с тем, "Уха в Пицунде", хотя новые обертона налицо: "Люська, Тонька и Швондер" — это имена животных, вынесенные в заголовок, но тема национальной самоидентификации у автора, что называется, "свербит", и он нестандартно сравнивает характер двух собак и одной кошки с тремя славянскими республиками: Украиной, Белоруссией и Россией. Причем к России с особым сочувствием и непониманием: как же близко подошла она к пропасти — как та слепая собака! Автор-белорус видит это как бы чуть со стороны, понимая одновременно, что и он тоже здесь, над пропастью, со всеми...

Алесь Кожедуб обеспечивает присутствие белорусского голоса в русской культурной ситуации, эта неучтенная интонация — как присутствие белорусского игрока в команде высшей лиги — очень важна сейчас, когда после десяти лет развала почти перестала работать отлаженная в Советском Союзе машина художественного перевода, а периодические забросы культурной сети в белорусскую литературу приносят на редкость скудный улов, особенно в прозе — ни одного нового имени со времен "Адраджэння", то есть с 92-го года прошлого столетия. Проза в Белоруссии остановилась для русского читателя на Василе Быкове и Светлане Алексиевич.

В прозе Кожедуба язык особый — он не переводит сознательно некоторые белорусизмы, например: "Узлы платка, повязанные под бородой бабы Мани", в его рассказах много сниженной лексики — язык диалогов приближен к живой речи, но эта не надуманная, литературная игра, а адекватное отображение действительности. Отвечая на вопрос, который был задан в начале этого опуса, можно сказать, что менталитет не меняется с переездом и даже с переходом на язык русский: Алесь Кожедуб был и остается белорусом — самобытным и ярким русским писателем.

Изучение белорусского языка в школе начинается с заучивания наизусть отрывка из прозы Якуба Колоса с прекрасным описанием Припяти; есть и у Кожедуба описание реки в рассказе "Ловчие": "Река жила своей жизнью, и ты, который спускался по ней вместе с водой, тоже становился как бы речным, тебя не боялись рыбы, выстреливали из-под самых ног, над твоей головой сновали стрижи, на плечи и на удилище садились синие стрекозы, признавая своим... Гомон воды заполнял все окрестности, и тем не менее, ты слышал еще и писк комара, и кукование зозули, и мягкое трепыхание бабочки, павлиний глаз, что долго заигрывала с тобой, набиваясь в подруги". Проза этого автора доносит до нас звуки и запахи земли белорусской, такой близкой и все-таки другой.

Петр КАЛИТИН КВИНТЭССЕНЦИЯ РУССКОЙ ДУШИ

Книга стихов Владимира БОЯРИНОВА "Красный всадник" (издательство "Вече", 2003) уже стала событием литературной жизни России, вобрав в себя не просто самое лучшее, сакраментальное и просто талантливое из написанного поэтом — вобрав в себя саму квинтэссенцию русской души. И поэтому разговор о бояриновской книге позволяет вспомнить и утвердить классический эстетический критерий: оригинальности — при оценке художественного произведения, который естественно заостряется до демонстрации — актуальнейшей демонстрации оригинальной русскости как таковой. Ведь вслед за ключевым теоретиком нацизма А.Розенбергом и прочими несостоявшимися "ключниками" наших душ (от Гришки Отрепьева до т.Троцкого) их нынешние ученики — если бы современно и тем более цивилизованно! — исповедуют принципиальное отрицание этой оригинальности, зашоривая её тем или иным частоколом понятных для них и потому заведомо вторичных и, конечно, товарных, продажных истин-висюлек. Кстати, не в розенберговском ли "подвешенном" единомыслии кроется причина запрета на его "Миф ХХ века" (не говорю о гитлеровской "Майн Кампф") со стороны нынешнего, якобы политкорректного официоза, чью точку зрения как раз и проговаривают бюджетно оплачиваемые, известные и — понятные, понятные умники-русофобы — особенно на TV (слепоты не хватает на русскую аббревиатуру!)?! Кому же захочется обнаружить, ладно, привычные: русофобско-католические или русофобско-троцкистские — нет, русофобско-нацистские! — рога, благо всё общечеловечески — "политкорректно" — едино?!..

И именно всем этим русофобам в наитоварнейшем виде: чистюлечного ничего — противостоит, празднично, былинно противостоит лирический герой Владимира Бояринова — в "красной рубахе":