Русская жизнь. Попса (май 2008)

То есть с кастингом героинь произошел какой-то серьезный сословный сбой. Почему же, думала я, писательница, так старательно выстраивающая свой усредненный уютный образ, гибрид пригородной интеллигентки (важно: научно-технического, то есть народного, происхождения) и одновременно душевной тетки, изменила мещанке и ушла к мажорке? Это какой-то социально безответственный поступок, прискорбное проявление гражданского легкомыслия. Мажорка, конечно, поярче будет, позанимательней, а ее миры (редакции, курилки Останкино, казенные дачи и пр.) описывать проще, чем быт матери-одиночки, хотя бы потому, что они незнакомы большинству читательниц, здесь реализмов не требуется, гони что хочешь. Но кто же тогда устроит судьбу бедных и неказистых, кто случит их с роскошными самцами-миллионщиками? Кто продолжит благодатную традицию присоединения народа к капиталу?

III.

В романе «Седьмое небо» молодая журналистка принимает от совершенно неизвестного человека компромат на главного юриста большой финансовой империи (бумаги кладут в водосточную трубу) - и ничтоже сумняшеся публикует его. Это был мой шанс, невинно объясняет она - и все относятся с пониманием: что ж, нормально. Оболганного юриста его босс, всемогущий олигарх Кольцов (сквозной персонаж многих романов и теперь уже - сериалов) с позором, с унижениями вышвыривает на улицу и дает неделю на сбор опровержений. «Иначе - смерть», написано в аннотации романа. Тут уж позвольте, думает читатель. Почему смерть, по какому праву смерть, даже если юрист воровал и работал на конкурентов, - почему же, извините, смерть? Но добродетельность олигарха Кольцова - строго-справедливого царя (вся страна мечтает на него работать; он много платит, щедр в соцпакете) ни на минуту не ставится под сомнение. Да и обижен ли юрист на босса, которому много лет, верой и правдой и прочая? Нет, ему и в голову не приходит обидеться, он горит желанием вернуться. Дальше понятно - вместе с журналисткой они бьются за правду, находят, монарх доволен, что не нужно лить кровь, а девушку берут на работу аж в сам «Коммерсантъ».

Эти этические установки - по определению необсуждаемы. Устиновский капиталист - не латынинский жлоб-производственник. Он же не просто кормит, обогревает и вожделеет, - он сначала спасает, распутывает узлы, мчится среди ночи на помойку с пистолетом, и длинное кашемировое пальто за сколько-то тысяч у. е. развевается на нем, как бэтменовский плащ. Женщина, конечно, тоже может что-то дать - например, капиталист и в 40 лет мучается, что его недолюбила мама, и ему пригодится душевная теплота, сочувствие; или она способна интеллектуально, благородно повлиять, подружить с книжкой. Но это все по мелочи. Главное - теплый плащ богатства, которым капиталист накрывает женскую душу. Богатство спасительно, его происхождение прозрачно и легитимно («много работал»), его носители благородны, хороши собой и эротически совершенны. Народ - эта добрая, неприкаянная дебелая баба - должен положить прохладную ладонь на усталый лоб олигарха и сказать, по-буберовски так: «Я с тобой». И запоют райские птицы, откроются волшебные пещеры, в холдингах и корпорациях перестанут воровать дорогой канцтовар.

Судя по перемене кадрового состава в творчестве социально чуткой романистки, эти ожидания изжили себя. Народная героиня уволена за невостребованностью. Ну, не вышло. Не получилось внедрить в массовое сознание образ чувствительного и народолюбивого хозяина жизни. Не получилось умиротворяющее соитие на месте извечного конфликта. Миф не работает - а значит, отменяется и попытка иллюзии.

Нынешний капитал обслуживают начальницы, а не секретарши. Что ж - так, по крайней мере, честнее. Номенклатура кладет влажную и нежную ладонь на горячий лоб олигархии, Эраст женится на девушке благородных кровей, и Лиза с изменившимся лицом бежит к пруду.

Дмитрий Воденников

Следи, как я исчезаю

Третий пол в массовой культуре

Неловко даже признаться, но лет до 24 я не знал, кто такие Битлз. Нет, то есть, конечно, я слышал о них и, разумеется, понимал, что все вокруг их любят, и даже, думаю, «Yesterday» слышал не раз и не два (ну, не настолько же я был не в себе, чтоб и «Yesterday» не знать), но факт остается фактом - как они выглядят и как поют, я даже не представлял. Умудрился.

Поэтому (принимая во внимание факт священного к ним отношения) я был совершенно уверен, что это трагическая четверка, что поют они жесткие песни и что их концерты в далекой Англии или США - это прежде всего мистическое действие. Настолько пронзительное, что кажется, будто все четверо сейчас погибнут на сцене.

Другого варианта я не допускал. Как можно кого-то любить, если он не готов погибнуть? А иначе - зачем?

В 24 года - по перестроечному телевизору - я их все-таки увидел.

И был потрясен. Примерно так же, как был потрясен лет в 35, когда выяснил, что краеугольным камнем (и, насколько я понял, самым утешительным манком) христианства является обещание воскрешения. Причем в твоем же собственном теле. Я же всегда полагал, что это метафора. Опять-таки умудрился. Но однажды воскресный телевизионный батюшка (все-таки я углядываю тут какую-то закономерность и прихожу к выводу, что телевизор - зло) рассказал, что так именно все и будет. «Так что не бойтесь, - сказал он. - Это не переносный смысл. И вы действительно воскреснете. В том виде, как вы сейчас. И увидите всех своих родственников. И любимых».

И вот тут-то я испугался.

Потому что воскресать в этом виде я не хотел.

Я вообще все это представлял несколько иначе. Как сгусток света и растворение. Освобождение навсегда.

И за тело свое совершенно не держался. Уже тогда подозревая, что оно лишь - для чего-то. И родственников видеть не желал. (В конце концов у каждого свои недостатки - я вот еще, например, люблю разговаривать с телевизором. Бывает.)

Но вернемся к Битлз.

…Самым удивительным в этих бегущих по какому-то взлетном полю мальчиках на тонких ножках было не то, что они были разноцветные, как египетские жуки-скарабеи, в своих переливающихся пиджаках, и не то, что они были вполне обыкновенными и радовались визжащим девочкам, а то, что они не желали гибнуть. Ни один из этих мальчиков на героя не тянул. Ни в комплекте, ни по отдельности.

И на сцене они прыгали очень довольные.

Это просто было какое-то - предательство.

Весь фильм про ливерпульскую четверку я досмотрел в гробовом молчании.

…Но теперь-то я знаю, что тогда ровным счетом ничего не понял. Я сам еще не знал этого механизма: прихода силы. Не знал элементарной вещи. Что когда к тебе приходит удар (силы, успеха, энергии ли или личного дара), какое-то время тебе совершенно не важно - что делать: гибнуть, говорить с птицами, возрождаться из пепла, плясать под луной и деревом, писать музыку, стихи или длить свой разноцветный бег по аэродрому.

И Битлз были не виноваты. Они бежали, как четыре лошадки, по бесконечному взлетному полю, молодые и смешливые, еще вполне люди, и чувствовали себя богами. И бог действительно бил через них своим лучом. Из каждого - по лучу. И они думали, что так будет вечно.

И они - не ошиблись.

Потому что если ты принял на себя этот удар - он останется в тебе навсегда. Заменив что-то на молекулярном уровне. Разъедая твое тело, делая из тебя мутанта, чтобы приспособить его для своих нужд. А ты думал, что для твоих? Ну да, каждый мутант так сначала думал.

Но различия начинаются позже…

…Как бы ни относиться к персоналиям, но Майкл Джексон - конечно, человек, пошедший в этом смысле до предела. Сыгравший по-честному… Потому что через тебя проходит заряд такой силы, такая светоносная энергия чужой любви и собственной творческой судороги, что ты уже просто не различаешь границы. И это не он хочет осветлить кожу и подправить нос, а это изменения на самом глубинном уровне заставляют его выносить эту работу по самоустранению на поверхность. И нос отваливается. Но зачем «сущности» нос, с другой стороны? Незачем. Вот поэтому на Джексона нельзя теперь и посмотреть без содрогания. - А ты и не смотри.