Михайлов или Михась? (СИ)

Пограмкова потряс как-то один эпизод. Для обсуждения насущных вопросов защитники Михайлова собрались в Брюсселе, в офисе мэтра Ксавье Манье. Обсуждение затянулось на несколько часов и было в самом разгаре, когда женевские адвокаты поднялись и заявили, что им пора ехать в аэропорт.

– Как же так, – удивился Сергей Пограмков, – ведь мы только– только подошли к самому главному? Вряд ли нам еще раз удастся так скоро встретиться в полном составе. Быть может, мы продолжим работу? Улететь вы сможете сегодня попозже, другим рейсом или завтра утром.

Они посмотрели на него, как на инопланетянина, словно и не понимая, о чем вообще ведет речь их коллега.

Мне и самому удалось убедиться в том, что, несмотря на царившее вокруг дела Михайлова явное беззаконие, его европейские защитники ни сна, ни аппетита не лишались. Познакомившись на одном из очередных заседаний Обвинительной палаты с бельгийским адвокатом Ксавье Манье, я договорился с ним об интервью. Я знал, что Манье долгие годы возглавлял бельгийскую коллегию адвокатов, что он награжден высшим орденом Бельгийского королевства и является одним из авторов текста европейской Декларации прав личности. Манье назначил мне встречу в Брюсселе, и в назначенный день и час я появился в его офисе. Мэтр встретил меня весьма любезно, провел в комнату для переговоров, где стоял огромный старинный прямоугольный стол. На столе, отсвечивая голубыми бликами, находилось плоское хрустальное блюдо, а в нем – английская трубка.

– Скажите, батонье (во франкоязычных странах Европы «батенье» – обращение к человеку, занимавшему или занимающему пост председателя коллегии адвокатов. – О.Я.), эта трубка – украшение или знак того, что у вас в офисе можно курить трубку?

Манье улыбнулся.

– Я действительно не очень люблю, когда в моем офисе курят, но для любителей трубок делаю исключение. Так что, если вы курите трубку, прошу.

Я извлек из портфеля трубку, табак и с удовольствием закурил. Адвокат внимательно наблюдал за моими манипуляциями, словно пытаясь удостовериться, что эта ситуация мной не выдумана и курение трубки для меня процесс повседневный. Убедившись в этом, он поднялся, распахнул дверь, ведущую из комнаты переговоров в кабинет, и жестом пригласил меня войти. В кабинете я увидел искусно изготовленные подставки, в ячейках которых покоились многочисленные трубки. О! Это была изумительная коллекция, такие трубки мне еще видеть не приходилось. Заметив, с каким вниманием я рассматриваю коллекцию, Манье сказал:

– Это лишь часть того, что мне удалось собрать за многие годы. Но лучшие экземпляры я храню в своем поместье. После одной не очень приятной истории. Кстати, с этой истории началось мое общение с журналистами. А дело было так. Задолго до того, как я начал собирать курительные трубки, я увлекся коллекционированием карманных часов. Как одержимый я собирал их по всему белу свету, и мне удалось разыскать весьма недурственные экземпляры. Кое-кто из знатоков полагал, что моя коллекция часов одна из лучших, если не самая лучшая в мире. Начав адвокатскую практику, я арендовал офис в центре Брюсселя – именно в нем мы сейчас находимся – и перевез часть коллекции часов сюда. После одного громкого дела мне позвонил журналист популярной бельгийской газеты и попросил дать ему интервью. До этого у меня еще ни разу не брали интервью, и я охотно согласился. Приехал журналист, мы побеседовали с ним, а на следующий день, когда я утром пришел в офис, то обнаружил, что мою коллекцию украли. Кроме часов, воры не тронули ничего.

– Надеюсь, после моего посещения в вашем офисе ничего не пропадет, – смущенно пробормотал я, явно обескураженный таким вступлением знаменитого адвоката.

– О, что вы! Я вовсе не грешу на журналистов. Просто посещение того первого в моей жизни репортера стало для меня памятным именно из-за той кражи, – рассмеялся Манье и без всякого перехода предложил: – А знаете что, раз вы курите трубку, вам будет любопытно посмотреть на редкие экземпляры, заодно покажу и то, что осталось от моей коллекции часов. Я приглашаю вас к себе в поместье, – проговорил он торжественно.

Честно говоря, я торжественности момента в тот момент не понял, это позже адвокаты объяснили мне, что быть приглашенным в дом Манье – высокая честь. Итак, мы отправились в путь, и примерно минут через сорок я увидел указатель с надписью «Ватерлоо».

– Простите, мэтр, это то самое Ватерлоо? – задал я достаточно глупый вопрос.

– То самое, мой друг, то самое, – ответил адвокат. – А вы, судя по всему, здесь впервые. Ну что ж, я покажу вам сейчас Ватерлоо, и вы увидите то самое место, откуда Наполеон руководил своим знаменитым сражением.

Мне не терпелось начать с ним разговор, ради которого я примчался в Брюссель, и я уже проклинал себя за то, что затеял эту историю с трубкой, за свой вопрос по поводу Ватерлоо. Теперь интервью как бы отодвигалось на второй план, и Манье явно вошел во вкус гостеприимного хозяина. Оставалось лишь терпеть и надеться, что в домашней обстановке он будет поразговорчивей и мне удастся узнать какие-нибудь подробности о деле Михайлова, которых еще никто не знает. Мы въехали в поселок, остановились у края ратного поля, потом мне была продемонстрирована таверна, в которой Наполеон ежедневно вкушал столь любимый им луковый суп. Попутно я услышал занятную историю о том, что здесь ежегодно собираются многочисленные знатоки и исследователи битвы под Ватерлоо. Они облачаются в мундиры солдат и офицеров того времени и устраивают спектакль, имитирующий историческую битву. Несколько лет назад человек, который во время сражения исполнял роль Наполеона, так вошел в образ, что от волнения с ним случился инфаркт и он, несчастный, скончался прямо на поле этой театрализованной битвы.

Но наконец мы въехали в поместье. На его территории, как рассказал Манье, находятся замок начала ХIХ столетия, два дома, лесные угодья, озера, протекает река, есть поля для игры в гольф и для выездки лошадей. Я понял, что семейству Манье, сколь бы многочисленным оно ни было, здесь не тесно. Мы вошли в дом. Стройная супруга адвоката внесла в комнату серебряный поднос, на котором стояли фужер с каким-то янтарного цвета напитком и огромный стакан, до краев наполненный водкой.

– Прошу вас – аперитив, – нараспев произнесла мадам Манье.

– Мне крайне неловко, мадам, но я не пью водки, – извинился я.

Она удивленно вскинула брови.

– Но муж сказал мне, что у нас в гостях будет русский. Я читала русских классиков, там, в их книгах, все пьют водку… – Ее тон был даже не удивленным, а, скорее, обиженным, она явно не понимала, как посмели русские классики ввести ее в заблуждение.

Потом я был приглашен осмотреть картины, после чего мне были продемонстрированы коллекции часов и трубок – действительно изумительные. «Культурная часть» завершилась музицированием – хозяин дома исполнил небольшую сонату Грига и, закрыв крышку старинного рояля, пригласил меня в столовую. Официант, специально приглашенный из ресторана, укладывал на мою тарелку кусок отварной форели, священнодействуя блестящими приборами, более напоминающими хирургические, нежели столовые. Наконец мы снова вернулись в гостиную, нам подали кофе, Манье закурил толстенную «гавану», я – трубку и тотчас извлек диктофон, намекая тем самым, что пора уже перейти к основной части нашей встречи. И тут Манье меня огорошил.

– Вы были у меня в офисе, познакомились с моим поместьем, – сказал Манье. – Я полагаю, что у вас достаточно впечатлений, чтобы написать прекрасную статью.

– Я действительно получил сегодня массу интересных впечатлений, господин Манье, – ответил я как можно более вежливым тоном. – Но меня-то интересует прежде всего дело Михайлова.

– Ах, вот оно что, – произнес адвокат. – Ну что ж, извольте.

* * *

Адвокат КСАВЬЕ МАНЬЕ:

Я не считаю это дело уголовным, ибо следствие не располагает никакими доказательствами вины господина Михайлова. Да, досье в значительной части засекречено, но поверьте, это лишь ловкий ход следователя Зекшена и прокурора Кроше. Именно засекреченность досье позволяет им беспрестанно твердить о появившихся новых обстоятельствах в деле и на этом основании просить Обвинительную палату о продлении заключения для господина Михайлова. Не в моих правилах осуждать или обсуждать решения судебных инстанций, моя задача бороться с несправедливыми, противозаконными решениями. И все же я сейчас изменю своему принципу и скажу то, что, на мой взгляд, является самым главным: прошу вас запомнить – НИ СЛЕДОВАТЕЛЬ, НИ ПРОКУРОР, НИ ДАЖЕ ОБВИНИТЕЛЬНАЯ ПАЛАТА НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ОЛИЦЕТВОРЕНИЕМ ДЕМОКРАТИИ. ДЕМОКРАТИЮ В ПРАВОВОМ ГОСУДАРСТВЕ ОЛИЦЕТВОРЯЕТ ОДИН СУД, И ТОЛЬКО СУД. Да, я считаю, что это дело нужно прекращать немедленно и у следствия нет никаких оснований для составления обвинительного заключения и передачи дела в суд. Но если оно все же будет передано в суд, то тогда вы увидите торжество демократии, закона и справедливости.