Газета Завтра 757

Сразу после майских праздников настал день последнего юбилейного выступления Нестеренко, в котором он должен был исполнять одну из сложнейших партий мирового басового репертуара - первосвященника Захарии в опере Верди "Набукко". Эта опера заявила о рождении редкостного мелодиста и музыкального драматурга, после чего вся Италия, а затем остальной музыкальный мир признали Верди. В последней постановке оперы в Большом театре (2001), несмотря на модное нынче переосмысление сюжета, связавшее его с историей третьего рейха, режиссер-постановщик Михаил Кисляров сохранил основные драматургические ходы Верди. Музыкальная ткань не претерпела каких-либо серьезных изменений, что и позволило Нестеренко, строго относящегося к таким переделкам, принять ее. Хотя, по-моему, даже "мягкое" осовременивание сюжета говорит о примитивизме мышления нынешних режиссеров. Но здесь речь - не об этом.

Образ Захарии в трактовке Нестеренко развивается по восходящей в точном соответствии с музыкой Верди, выразительность и красота мелоса которой становится всё полнее и насыщеннее по мере приближения к финалу. Проникновен- ный чудный голос артиста, игра, пластика движений, монументальность поз, наконец его грим и прекрасный костюм сотворили почти библейского персонажа, сродни ветхозаветным пророкам. И образ этот подкреплен незабываемо мелодичными и экспрессивными хорами, которые с чувством исполнил хор Большого, чьи традиции восходят ко времени выдающегося хормейстера Станислава Лыкова. "Не испортили борозды" и исполняющие роли Набукко - заслуженный артист России Владимир Редькин, считающийся сейчас одним из лучших вердиевских баритонов мира, и Измаила - наш знаменитый тенор народный артист СССР Зураб Соткилава. В таком составе опера звучала прекрасно, хотя "браво" по праву принадлежало прежде всего Верди и Нестеренко.

Юбилейные концерты Евгения Нестеренко в Москве завершены. Его заключительное выступление в Большом театре дало ответ и на щекотливый вопрос, который однажды начинает "доставать" каждого крупного артиста. Для вокалиста он звучит примерно так. Можно ли того, кто в течение многих лет формировал лицо музыкального мира, и сегодня считать выдающимся певцом современности? Нестеренко убедил, что для него сейчас ответ один. Да!

Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ

У дяди около его деревенского дома была пасека в 40 ульев. Пчёл он любил, даже разговаривал с ними: жалел, бранил, пенял, благодарил, поощрял. Нам, деревенским каникулярницам, доставалось от пчелиных семей и мёда, и укусов. Хаживали мы в таком виде! Это когда под глаз ужалит. А налетают медоносицы, как пули, не кружат, ища место, куда сесть: а налетает - бац! и вонзила жало. Как преображается лицо после такого укуса! А нос, кстати, только краснеет, не вспухая. Я, к тому времени уже знаток "Сказки о царе Салтане" и мстительных действиях шмеля, укусившего сватью бабу Бабариху в нос, видевшая и фильм, и иллюстрации, пришла в ужас, когда в первый раз пчела ужалила меня в нос. Я рыдала, представляя, каковы будут последствия. Как такой нос на улицу высунешь? А ведь сидеть в доме безвылазно в деревне нельзя! Летом полно работы: скотину пасти, огород полоть и поливать, воду носить, сено заготовлять. И участвуют во всех работах и стар и мал. И никто не будет считаться, что тебе стыдно показываться людям на глаза в таком виде.

Но нос, к моей радости, даже не припух, а только покраснел. И потом многажды целовали меня пчёлки в носик - и ничего. Я спрашивала у дяди, почему нос не вспухает, в отличие от глаза. "А чему там опухать? Хрящ да кожа - вот тебе и весь твой нос!" - следовал ответ.

Дядя брал пчелу, ужалившую его, клал на ладонь. Приговаривал с сожалением: "Ну что ты, дурная голова, жизнь свою сгубила? Чего ради смерть приняла? Я-то только здоровее от твоего укуса буду, а тебе - не жить на белом свете. Жила бы да летела бы, цветочки навещала. А ты?!" Объяснял нам, что пчёла, ужалив, оставляет жало в теле того, кого ужалила, и сама погибает, в отличие от ос. А пчелы - великие труженицы. Каждую капельку мёда дядя ценил в том смысле, что её надо пустить в дело, чтобы она зря не пропадала: "Ей, пчёлке-то, сколько цветов надо облететь, чтобы вот эту капельку насобирать да принести! И сколько раз да за сколько километров слетать?"

Если пчела залетала в дом, то не дай Бог ты её пришлёпнешь, как осу, которую тут же все кидались бить. Пчёлу непременно из дома выпускали, открывая окошки.

Дядя, профессиональный пасечник, ненавидел трутней. И хуже ругательства от него, очень редкого, чем "трутень", не было. "Трутни-то, девки, ни работать, ни заботиться ни о чём не хотят. Им бы в меды влезть да сладкого нажраться. А ты, трудовая пчела, за них трудись. Нет, шалишь! Расплодись трутни хоть среди пчёл, хоть среди людей - заедят жизнь! Их работать не обучишь. Ведь пчелы-то все в работе да заботе: кто пропитание добывает, кто соты строит, кто охраняет добро да матку. А трутни? Им все дела да случаи, все причины да напасти, а только бы не работать, но поисть медов".

Пчёлы это понимают, деревенский безграмотный пасечник это понимал. А наши правозащитники и правительство не понимают! Им больше радости и заботы нет, а только лишь бы трутни в обществе множились. Как этнические, так и социальные. Нет, что касается русского мужика, то ему трутнях долго не походить: в бомжи - потом в безымянную могилу. А если вот трутнями гадать, воровать, наркотики продавать, под видом социальных работников мошенничать, барсетки из машин красть, у русского крестьянина за бесценок весь урожай скупить, а то и просто отобрать, на рынке продать, банков наплодить и шоу-бизнеса - это милости просим на наши просторы к нашим трудовым пчёлам на полный кошт! Дольче вита стараниями правозащитников и правителей всем трутням обеспечена! И созданы все условия, чтобы трутни могли плодиться и размножаться, вскармливать за счет трудовых пчел своих трутенышей.

А только рабочие пчёлки возмущенно зажужжат или танец устрашения затанцуют, дескать, убирайтесь, не то… Тут представители трутней и их холуи с дымарями - усмирять. Не помогло дымом разогнать, за дымовой словесной завесой о тяжкой доле трутней, об интернационализме насекомых всех стран и континентов, прочих основаниях для сидения трутней на шеях трудовых пчел, так правители, тоже чиновными трутнями сидящие на наших шеях, - мухобойку в руки - и ну лупить! Называется "борьба с ксенофобией и антитрутнизмом".

Благодаря таким мерам работающих становится все меньше, а трутней все больше. В знак протеста против нещадной эксплуатации их и их потомства трудовые пчелы прекратили размножение и производят на свет меньше потомства. Да и не у всего появившегося потомства есть возможность выжить, поскольку вскармливать его родителям нечем: весь мёд сжирают трутни всех мастей.

Поскольку работать трутни не могут по определению и не хотят по принципиальным соображениям, то трудовая нагрузка на работающих возрастает кратно не только появлению размножающихся в геометрических пропорциях трутней, но и их растущим аппетитам.

Трутни-законотворцы пишут законы и издают указы по поддержке трутней всех разновидностей, а любую борьбу с ними объявляют экстремизмом. Видя, однако, что трудовые пчелы саботируют свою почетную обязанность по вкалыванию на них, трутней, хитроумным методом невоспроизведения в нужных трутням количествах трудяг, трутни начали предпринимать посильные меры по подержанию нужного для их обслуживания работающей массы. Называется это цацпроекты и осуществляется опять же за счет трудовых пчел. Подается всё это как забота о трудягах, попечение о них со стороны чиновных трутней. Но всё - лишь на благо и во имя трутней.