Родина имени Путина

— Жрал-то что? — рыкнул смотрящий.

— У-у-устриц! — разрыдался Артур. — Парни, я, правда, нормальный.

Олимпиец еще с неделю удивлялся, почему ему поверили, пока не узнал, что это стандартный аттракцион для лоховатых первоходов.

Вторым испытанием для Рыскина, которого зэки переименовали в Ирискина, стало собственное материальное благосостояние.

Дело в том, что при обыске у олимпийского чиновника конфисковали один миллион двести тысяч долларов по подозрению в их коррупционном происхождении. Однако звонок от председателя Олимпийского комитета, опекавшего Артурчика, убедил прокуратуру вернуть семье Рыскина всю изъятую сумму. Сей радостью спортивный менеджер поделился со всей камерой, что было поддержано счастливым энтузиазмом арестантских масс. С этого момента у Ирискина началась новая жизнь. В тот же день смотрящий напоил Артура водкой до состояния полной невменяемости. На следующее утро вчерашний собутыльник объяснил Ирискину, что тот под косорыловкой косяков натворил, дел наделал и неподобающе скакал в трусах по хате. Артур сразу же предложил ответить деньгами, без торга сойдясь на тысяче долларов. Всю следующую неделю каждодневное похмелье обходилось Ирискину именно в эту сумму. Однако зэки быстро сообразили, что таким образом Артурчика удастся раскулачить не раньше чем через четыре года. Поэтому было решено оптимизировать процесс экспроприации олимпийских денег. Рыскина стали тупо бить, заявляя после каждой экзекуции, что он должен за «образ жизни». Артурчик, обеднев за две недели тысяч на сто, еще за полтинник зелени договорился с операми о переводе его на спеццентрал, где не было ни «дорог», ни телефонов и куда даже слухи запускались только ментами. Однако исключительно деньгами вопрос перевода решить не удалось. Пришлось Рыскину подписать бумагу о сотрудничестве с оперчастью. Так он оказался на «девятке» в компании именитых арестантов, из которых Ирискин предпочитал общаться с классово-близким Жарецким, по нескольку раз с возмущением повествуя ему об истории ареста своего подельника:

«У нас руководителем опергруппы был Жора Михайловский, лет сорока пяти, маленький такой недокормыш с жадными, словно у мыша, глазенками, вечно в помоечно_ парадном виде: к некогда белой рубашке двухнедельной выдержки с желтыми потовыделениями был привязан жеваный галстук вонючих тонов. Так вот, этот Жора принимал моего подельника Диму, чиновника столичного правительства, прямо в МГУ, где тот читал лекции. Привозят Диму в ОВД по Южному округу и со старта объявляют ему, что арест произведен в связи с Диминым намерением скрыться от органов следствия на Барбадосе! Дима резонно спрашивает: «А где это?»

— Забыл, пидор?! Напомнить? — орет опер.

— Вы, наверное, хотите сказать, что это тот Барбадос, который остров в Индийском океане?

— В океане! — визжит от восторга Жора.

— А почему именно туда? Папуа Новая Гвинея тоже чудное место.

— Ты это в суде расскажешь. Мы располагаем достоверными сведениями, что ты хотел засухариться на Барбадосе!

В суде, куда его привезли арестовывать через два дня, все прояснилось. Оказывается, менты, когда писали телефонные переговоры меня и Димы, услышали следующее.

Признаюсь, что кто-то из нас был слегка обкурен, но сути это не меняет. Итак, распечатка телефонных переговоров.

Дима: — Ты куда едешь?

Я: — К дочке?

Дима: — К какой точке?

Я: — Не к точке, а к дочке.

Дима: — Так у тебя есть точка? Чем приторговываешь?

Я: — Всем понемногу и точками, и дочками.

Дима: — Еще и дочками приторговываешь? Барбос!

Я: — Какой Барбадос?

Дима: — Остров, где барбосы! Ты едешь на точку на Барбадос?

Я: — Нет, а ты?

Дима: — Хорошо бы попасть на Барбадос, но без барбосов.

Я: — Счастливо тебе на Барбадосе.

Дима: — И тебе не хворать.

На основании этой распечатки судья принимает решение об избрании Диме меры пресечения в виде заключения под стражу в связи с тем, что последний может скрыться на Барбадосе. Дословно! При этом в суде Михайловский гордо заявил, что ему достаточно услышать только одно слово, чтобы понять весь преступный замысел».

Несмотря на наличие у жителей номера «605» из мрачной гостиницы по улице «Матросская тишина» собственных банков, обходиться им приходилось рационом среднестатистических таджиков. Жесткое ограничение в передачах являлось одной из форм психологического давления. Редко удавалось затянуть с воли бытовую химию для мытья посуды и параши. Но повезло в тот день, и два флакона, один с «доместосом», другой с «фэйри», поступили в распоряжение самого уважаемого в камере зэка — Владимира Сергеевича по прозвищу Кум, состояние которого журналисты оценивали в несколько миллиардов долларов. Сергеич, недолго думая, решил разбодяжить жидкости, чтобы хватило до следующей передачи. Полбутылки «фэйри» он слил в пустую банку из_ под майонеза, разбавив остатки водой.

— Сергеич, а ты уверен в чистоте эксперимента? — Саня подозрительно скосился на постановку необычного опыта.

— Уверен, Сашок! Я в свое время химикам помогал. Денег давал на гранты, лаборатории, конференции всякие. Они даже какое-то вещество химическое в честь меня назвали. — Сергеич смело пустил струю холодной воды в наполовину опорожненный флакон с «доместосом».

Однако стоило воде соприкоснуться с моющей консистенцией, началась непредсказуемая реакция. Бутылка зашипела и зафонтанировала, расщепляя воздух едкими парами, моментально заполнившими камеру.

Красноглазые арестанты, прикрывая лица подручными тряпками, столпились вокруг Сергеича, предлагая советы, но остерегаясь осуждений, на которые аккуратно осмелился лишь Саня.

— Как бы нам неожиданно не сдохнуть, — промычал бандит. — Володь, ты в Освенцим решил поиграть? Давай еще попытаем кого-нибудь. Например, Ирискина или олигарха нашего. Они, кстати, на евреев похожи. А из Артурчика мыла еще можно наварить.

— Кто бы говорил, — огрызнулся Жарецкий.

— Попутал, Гена? Решил меня в ваши пархатые ряды записать? Я вообще-то с Орловщины. Может, к носу тебе подвести, чтобы сомнения развеять.

— Да, я не за национальность, Сань, — стал оправдываться олигарх. — Просто историю вспомнил, как тебя с общей «Матросски» изгнали.

— Было дело, — Саша героически поморщился.

— Расскажи, братуха, о чем речь, — Сергеич, дождавшись, пока химический фонтан иссяк, одной рукой ловко завинтил флакон.

— Ну, помнишь, когда Еврокомиссия в тюрьму приезжала?

— Конечно, только на спец ее не пустили.

— Зато к нам заглядывали. Администрация выбрала несколько образцово-показательных хат. Аза одной я смотрел. Дергает меня к себе кум [1] . Мол, Александр, так и так, ты парень адекватный. Завтра будем по тюрьме дураков из Страсбурга водить. Ты уж не подведи. Чтоб у тебя в хате все было чисто, аккуратно, по-европейски. Я говорю, базара нет, начальник, но только пусть в душ сводят, чтоб от таджиков не воняло, и нас за компанию освежить. Короче, ведут нас на два часа в баню, потом в камеру — готовиться к международной встрече. А у меня хата на сорок рыл, из них половина гастеры: за героин, телефоны, изнасилования. Нашел я пальтишко с воротником из черного искусственного меха, на волос похожего. За ночь «черные» разобрали этот воротник на сорок усов а-ля Адольфыч. На следующий день открываются «тормоза», заходит комиссия: половина оккупантов и баба переводчик. Ненашенских сразу видно — у них рожи какие-то тупые, даже с родными дебилами сложно перепутать. Смотрят, а у всей хаты фашистская растительность под носом. А свет еще глухой, поэтому зрелище вполне такое естественное. У хозяина глаза за брови вылезли. А главная морда нерусская щурится через очки и, значит, нам: «Хэлоу!». Мы в ответ, дружно вскинув руки: «Хайль Гитлер!».

— А что дальше? — захохотал Сергеич.

— Ничего! Моча с кровью, две недели карцера и к вам на заморозку. Хорошо еще отделался. Думал, хуже будет.