Три комиссара детской литературы

В октябре 1976 года на станции «Кузнецкий мост» в вагон метро, в котором я ехал, не вошла — вбежала маленькая старушка, а следом, поливая её во весь рык гнуснейшей бранью, ввалился краснорожий детина квадратного сложения, лет под 45–50. Он кричал, что нечего жидам в Москве делать, что он их всю жизнь бил и будет бить. Заметив мой взгляд, он с ходу переключился на меня: «Чего смотришь, жидовская морда? Гитлер, жаль, вас не перевешал, катись в свою Палестину!» И все — не менее семидесяти человек было в вагоне — молчали. Пришлось поставить портфель на пол и врезать ему по морде. И сошлись мы на середине вагона, и он замахнулся, а я перехватил его руку, и он орал, что бил жидов и будет бить, а я орал ему в ответ, что он фашист, полицай, власовец, что таких черносотенцев ещё мой дед бил (а он был боевиком применявшей террор против погромщиков «Социалистической Еврейской Рабочей Партии» — СЕРП, а за антивоенную агитацию в своём полку в Первую Мировую войну был приговорён к смерти, но сумел бежать), что и отец мой таких целыми не отпускал, что — вон отсюда, пока я тебя не угробил, сволочь нацистская! А люди (среди них, как я потом заметил, были и два офицера) стояли, сидели и — молчали. Только одна маленькая и храбрая женщина, ничего не поняв, но будучи идейным борцом за мир, кинулась между нами и стала уговаривать простить друг друга, перестать, успокоиться. Кто-то взял её за плечо и отвёл в сторону: «Не мешай им, у них свои дела». И так было до станции «Текстильщики» — пять перегонов. Поезд останавливался, люди входили, выходили, и никто не вмешивался. В «Текстильщиках» выкатился и он, так и не посмев меня ударить, хотя по виду в нём было больше лошадиных сил. А ударил бы — я постарался бы ответить смертельным ударом, ибо хотя и не в армии, а кое-чему пришлось учиться в нашей солнечной стране. И что было бы тогда?

В заполненном на две трети вагоне не могло не быть среди пассажиров «членов» партии и ВЛКСМ, ветеранов войны, а все они молчали, будто их и не было. Стали бы они на суде свидетелями в мою пользу? Не верю в это, но не то что «верю», а именно ЗНАЮ, что этот мерзавец лучше после нашей встречи не стал и что он ещё много грязи выльет в души сталкивающихся с ним людей, а особенно чужих и своих детей при равнодушном или даже сочувственном молчании окружающих. Такие, как он, уже сделали Одессу, Киев и Ленинград первым, вторым и третьим городами по числу вынужденных покинуть Родину советских граждан еврейской национальности. Это знают многие — и молчат. Их хорошо учили Нелли Ивановны и их коллеги — выучили.

Вспомним, за что Пашка Букамашкин назвал фашистом Саньку в гайдаровской «Голубой чашке». И вспомним, что именно этот бит информации (слово «жидовка») был выброшен при великолепной экранизации гайдаровской жемчужины. Спите спокойно, дорогой Аркадий Петпрович, в своей могиле под Каневом! Ваши портреты висят на стенках, Вас поминают, как святого покровителя детей, Вашими произведениями зачитываются дети определённого возраста и с удовольствием перечитывают их и больные ностальгией по своему детству взрослые… Ну, а что свыше поступают указания самую суть выбросить или замолчать, то чего на свете не бывает! Да будет Вам посмертным утешением и надеждой созданный Евгением Шварцем образ короля, на глазах которого душили его любимую жену, а он стоял рядом и уговаривал её: «Потерпи, может, ещё всё обойдётся…» Вдруг и у нас всё обойдётся, Нелли Ивановны и Елизаветы Максимовны перевоспитаются, а Гусыни и Кисы займутся сбором макулатуры…

Помимо горе-учителей, горе-общественников, горе-начальников из милиции и горе-руководителей из советских и партийных органов города, не пришедших на помощь клубу даже после выступления газеты, имеются в городе и другие враги МИРА ДЕТЕЙ, в конечном счёте враги советского народа, бьющие по его смене и надежде. Вот, например, инспектор по внешкольным учреждениям в РОНО Стихотворов, для которого понятия о чести, флаге, отваге и верности — «детские игрушки». И хотя об этом его высказывании было сразу же сообщено первому секретарю горкома комсомола и тот велел тут же взять трубку Стихотворову (всегда бы такая оперативность была!) и объяснил ему, что флаг пионерского отряда — не детская игрушка (интересно, надеялся ли глава городского комсомола, что всё будет понято и станет для Стихотворова законом жизни?) — тот остался на своём посту и принял деятельное участие в удушении клуба. Он заявляет, что с кем-то в райисполкоме согласовал это. С кем же? Не с руководством. С кем-то безымянным из среднего звена… Юлиан Семёнов в «Семнадцати мгновениях весны», анализируя причину неудачи Бормана в схватке с Гиммлером, сообщает, что всё решил маленький человечек из среднего звена бормановского аппарата, работавший на Гиммлера. Так и тут вышло. Анонимной стала в нашей стране власть. Не советская, а просто власть. Всё решают чиновнички, секретари, референты. Могут сообщить начальству, могут придержать, могут отфутболить самую срочную бумагу — и история с детским клубом «Эспада» — лишь капля в море подобных случаев. Крапивин даёт нам лишь этот факт, но мы-то, взрослые читатели, знаем, что стоит за этим фактом. И помним михалковское «А льву и невдомёк, что муха так сильна, что перед ней все лезут вон из кожи и что она в его прихожей деламии львиными подчас вершит одна». Так что нам приходится думать над проблемой — что и как сделать, чтобы не было ни подобных фактов. ни того, что за ними стоит.

…Делает ли Крапивин в своей трилогии выводы? В какой-то мере — да.

Прежде всего, выводом является отрывок из газетной статьи о клубе «Эспада», приведённый в третьей части трилогии. Вот большая его часть:

Вряд ли сам Владислав Петрович Крапивин понимает, что им описан механизм этногенеза: «мы» и «не мы»… Они становятся субэтносом, рвущимся к уровню этноса, эти двуногие личинки, выжравшие содержимое ещё оставшейся советской шкуры и заполнившие её, либо прорвавшись к власти всерьёз (к счастью, ещё не везде), либо нейтрализовав ещё находящихся у власти людей советского склада и трансформируя все их действия, подменяя их, выворачивая их наизнанку.

«Великая Россия» всё ещё называется «Советским Союзом», всё ещё поминают имя Ленина, но делается у нас почти всё не по-ленински — как во внутренней, так и во внешней политике. Это понял Андропов и попытался выправить положение, но делал это втихую, стараясь не взбаламутить «советскую мешанину». И умер. И опять всё пошло по-старому. Теперь бьётся Горбачёв, и что будет из его биений и трепыханий — неясно, ведь опять борьба ведётся за кулисами, фактически без нас. Как в первый период войны против взбунтовавшихся Южных Штатов президент Линкольн изо всех сил старался открутиться от официального освобождения негров. Он-то в конце концов понял, что иначе нельзя — и пошёл на этот шаг, и победил, но то ведь Линкольн, личность, что ни говори, уникальная, тем более — своей жизнью пришлось ему платить за победу. А вот что у нас будет?..

…Так и вышло в третьей части трилогии, причём, как отмечено выше, зло действовало единым фронтом, почти мгновенно спаявшись в мафию, а силы добра были разрозненны и пребывали в глухой обороне, так что только один мальчишка да один газетчик (кстати, умерший) совершали вылазки.

Между прочим, ребячий комиссар Олег Московкин и дома был в осаде. Сестра и её муж донимали его изо всех сил — вплоть до замены лампочек в его комнате на более слабые, «чтобы плафон не расплавился».