Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

"Но вернусь к черной лестнице, - заключил он, - по которой эмиграция сновала. Конечно, дарвинизм, рога и копыта, но, скорее, не стадного, а стайного типа, потому что зубы показывают".

Помню, мы ехали в автобусе - (это было после того, как кот Крис, а это был крайне нервный кот, однажды набросился на Фридриха, и решено было, что Фридрих будет ночевать у нас), и говорили о многотрудной жизни в литературе. И вдруг он сказал:

- Я часто вел себя неправильно в жизни.

- Неужели? Как, например?

- А вот так: бывают случаи, когда лучше промолчать, уйти от разговора, не называть некоторых имен. Словом, быть дипломатичным... Вот, например, я плохо отозвался об одном из друзей Эткинда, когда он в последний раз у меня был, и Эткинд на меня обиделся. Надо будет это как-нибудь исправить"*.

______________

* Этого, увы, не произошло: им потом не довелось уже встретиться.

- С этим трудно поспорить, Фридрих, - ответила я. Однако он тут же спохватился и сказал:

- Впрочем, знаете, я такой же эпатажный, как Пушкин, который тоже не был снобом. Сноб дорожит вкусами и манерами высшего общества. Пушкин эту моду и эти манеры знал и нарушал и в большом, и в малом.*

______________

* В статье "Тайна, покрытая лаком" Горенштейн почти дословно повторил эту мысль.

***

Французский культуролог Пьер Бордье в книге "Что значит говорить" рассматривает язык и речь как главное средство борьбы за "место среди живущих". Язык - символическое проявление власти, общение - борьба за превосходство. Умение говорить адекватно расстановке сил в той или иной речевой ситуации - признак социального здоровья, "знак качества". Собственно, этой теме посвящена пьеса Бернарда Шоу "Пигмалион".

"Вы слышали ужасное произношение этой уличной девчонки? - спрашивает Хиггинс, - Из-за этого произношения она до конца своих дней обречена оставаться на дне общества. Так вот, сэр, дайте мне три месяца сроку, и я сделаю так, что эта девушка с успехом сойдет за герцогиню на любом посольском приеме. Мало того, она сможет поступить куда угодно в качестве горничной или продавщицы, а для этого, как известно, требуется еще большее совершенство речи. Именно такого рода услуги я оказываю нашим новоявленным миллионерам. А на заработанные деньги занимаюсь научной работой в области фонетики и немного - поэзией в мильтоновском вкусе".

Элиза Дулитл вошла в светское общество, не благодаря образованию, талантам и другим подобным достоинствам, а благодаря приобретенным изящным манерам, одежде и отшлифованному произношению.

Бордье ввел интересное понятие "языкового габитуса", основанного на трех характеристиках - фонологическом, лексикологическом и синтаксическом индексе. Стилистика, а также манеры, жестикуляция определяют социальный статус говорящего. При этом сила индивидуального дискурса, его убедительность на рынке или поле боя языка зависит, по мнению Бордье, в первую очередь от произношения. Произношение - наиболее стойкий индикатор социального происхождения, оно же и есть та самая "одежка", по которой "встречают". Социальнопсихологические эксперименты Пьера Бордье показали, что наибольшее внимание произношению уделяет обыватель, провинциал, человек стремящийся скрыть свою сословную принадлежность.

Прочитав мемуары московских знакомых Горенштейна в журнале "Октябрь" (2002, 9) я была озадачена слаженностью коллектива и стойкостью дискурса о дурных "манерах" Горенштейна, которыми он когда-то поразил, ранил их, столичных, и особенно тех, кто учился с ним на Высших сценарных курсах.

Я подумала: "он умер, и все продолжается!" Говорят о нем больше, чем раньше, говорят сочувственно, с попыткой понять, как могут в одном человеке сочетаться противоположные качества, например, "корявость" устной речи и высокая культура речи письменной.

Марк Розовский, который в свое время материально помогал Горенштейну, делился куском хлеба, также уделяет пристальное внимание формальным "странностям" его поведения. Продолжаются толки и пересуды, которые писатель воспринимал при жизни болезненно. Толки такого рода, разумеется, никому не возбраняются. Иной вопрос, из какого контекста они рождаются и какую несут смысловую нагрузку. Ведь суть не в наличии или отсутствии того или иного факта, но в гротескном выделении и типизации факта. Таково, к примеру, "русское пьянство" или, скажем, "еврейский нос". "Еврейский нос" - явление не анатомическое. Это явление культуры. Часто подобные "типизации" и "стилизации" происходят неосознанно. Тем важнее указать на их источник. В случае с Горенштейном "любование" его "дурными манерами", без сомнения, питалось энергией антисемитской традиции. При этом, хочу подчеркнуть, что соучастниками этого "любования" были и есть не только русские, но и евреи. Почему бы и нет, ведь они тоже часть русско-советской культуры.

Фридрих был уверен, что подобные, не совсем безобидные характеристики, создавали определенное устойчивое мнение, распространявшееся по редакциям, книжным магазинам, а затем каким-то образом оседали и в органах КГБ. Об этом Горенштейн неоднократно писал в своих публицистических работах. Об этом он говорил и мне.

Петр Андреевич Вяземский написал в "Записных книжках":

"Знаете ли вы Вяземского? - спросил кто-то у графа Головина. - Знаю! Он одевается странно". - Поди после, гонись за славой! Будь питомцем Карамзина, другом Жуковского и других ему подобных, пиши стихи, из которых некоторые, по словам Жуковского, могут называться образцовыми, а тебя будут знать в обществе по какому-нибудь пестрому жилету или широким панталонам".

В известном романе Василия Аксенова "Скажи изюм" (в подзаголовке: "Роман в московских традициях"), в котором легко угадывается реальная история литературного альманаха "Метрополь", среди участников фотоальбома "Скажи изюм" назван мастер Цукер, прототипом которого является Фридрих Горенштейн. (Характерная реминисценция. Вспомним, как по словам Свободина в кругу кинематографистов говорили о Горенштейне: "Пойдите к Фридриху, у него рука мастера") Аксенов живописал мастера Цукера, опять же, фиксируя внимание читателя на его "манерах", одежде и других деталях, выдающих провинциала: "Оживление внес лишь мастер Цукер, пришедший вслед за иностранцами. Он снял богатое тяжелое пальто, построенное еще его отцом в период первых послевоенных пятилеток, и оказался без брюк. Пиджак и галстук присутствовали, левая рука была при часах, правая при массивном перстне с колумбийским рубином, а вот ноги мастера Цукера оказались обтянутыми шерстяными кальсонами. Смутившись поначалу, он затем начал всем объяснять, что в спешке забыл сменить на костюмные брюки вот эти "тренировочные штаны". Чтобы ни у кого сомнений на этот счет не оставалось, мастер Цукер сел в самом центре и небрежно завалил ногу за ногу. Вот видите, говорила его поза, мастер Цукер вовсе не смущен, а раз он не смущен, то, значит, он вовсе и не без брюк пришел на собрание, а просто в "тренировочных штанах".