Руина, Мазепа, Мазепинцы

тем права и вольности наши будут нарушены.

Шереметев стал было им объяснять/ но духовные пришли в

раздражение и начали говорить, по выражению воеводской

отписки, <с большою яростию>:

69

. - Если у нас быть митрополиту московскому, а не по нашему

избранию, так пусть уж его величество велит нас всех казнить.

Мы на это добровольно не поступимся, и только приедет к нам

в Киев из Москвы митрополит, мы запремся в монастырях и не

выйдем: разве нас за шеи и за ноги выволокут! Видим мы, каковы

у них пастыри: вон в Смоленске архиепископ Филарет права и

вольности у духовного чина отнял и мещан и шляхту обзывает

иноверцами, а они не иноверцы, но православные христиане. И

в Киеве, как будет московский митрополит, так он станет всех

киевских жителей и всех малороссиян обзывать иноверцами, и

оттого станет в вере раскол и мятеж не малый. Нам лучше смерть

принять, чем допустить в Киеве московского митрополита.

- Вы боитесь напрасно, - сказал боярин, - такой воли у

великого государя нет.

Духовные сказали:

- Нам кажется, у тебя, боярин, есть о том тайный указ от

великого государя.

Шереметев отвечал:

- Такого указа мне не бывало, и гетман об этом ко мне

ничего не писывал. А вот ты, епископ, говорил, что нельзя вам

быть, когда пришлется московский митрополит: такие слова твои

непристойны. Благословлял разве патриарх цареградский вас

противиться воле Божией и государеву указу?.. Да ты сам, епископ, поставлен от патриарха московского!

- Мы бьем челом, - сказал епископ, - пусть великий

государь нас пожалует, изволит указать выбрать нам самим

митрополита, а если великому государю угодно, чтоб митрополит был под

благословением московского патриарха, то пусть о том изволит

написать к цареградскому вселенскому патриарху, нашу челобитную

изволь принять в Киеве о том, чтоб митрополиту киевскому быть по

нашему избранию и по нашим стародавним правам и вольностям, а челобитчиков наших отпусти в Москву к великому государю.

- Непристойно мне принять вашу челобитную, потому что

это дело духовное, а челобитчиков в Москву отправить можете, -

сказал Шереметев.

На другой или на третий день в Софийской церкви печерский

архимандрит повторял боярину о неуместности водворения

московского митрополита в Киеве. Шереметев сказал ему: <вам за то

на гетмана не на что гневаться, хоть он о том великому государю

и бил челом, сдумав себе на Москве, но ведь он чаял, что то вам

угодно будет, потому что, но милости Божией, за слезным

челобитьем всего малороссийского народа, вся Малая Россия

присовокупилась к Великой России. Притом же, в этом деле великий

государь спишется с цареградским патриархом, и что патриарх

государю напишет, о том будет дан царский указ!>

70

Архимандрит сказал: <был в Цареграде наперед сего патриарх

Парфений; не восхотели его пастырем себе духовные и миряне, и был он сведен с престола, а на его место возведен был

Дионисий, который никогда не желал славы мира сего. Ныне же

прослышали мы, что на патриарший престол возведен опять

Парфений, подкупивши визиря и иных мусульманских сильных

правителей. Дионисий, без всякого прения, престол оставил. Мы же

все Бога молим за Дионисия, а не за Парфения>.

Архимандрит дал понять боярину, что трудно будет предать

вопрос о киевской митрополии на разрешение цареградского

патриарха при том настроении, в каком находилась тогда

православная духовная власть в Константинополе.

Мефодий, оставшись с Шереметевым в Софийском соборе

наедине, просил у него прощения за резкие слова.

<Это я говорил поневоле>, объяснял Мефодий: <я поставлен в

Москве, но малороссийских городов духовные лица упрекают и

поносят меня за это и теперь и подозревают, что это все я в

совете с гетманом учинил, чтоб митрополиту киевскому быть под

благословением московского патриарха!>

Таким образом, перед своими духовными товарищами

рисовался Мефодий защитником старины и горячился против

московского произвола, но между тем оставлял себе лазейку

представиться, где и когда нужно будет, сторонником Москвы. Мефодий, очевидно, рассчитывал так: останется в митрополии все

по-прежнему - он будет прославлен охранителем старины, а свершится

перемена - он выставит себя заранее ее первым сторонником.

Всеми способами и при всяком случае выказывал епископ

свою вражду и к гетману.

3-го мая был в Печерском монастыре обед, где находился и

приезжавший из Москвы царский дьяк Евстрат Фролов. После

обеда гости отправились в архимандритскую келью и стали пить

здоровье бояр и окольничих. Евстрат Фролов заметил, что надобно

пить здоровье боярина и гетмана Ивана Мартыновича: <он

великому государю верен и с духовными пребывает в любви и совете, и Войску Запорожскому и всему малороссийскому народу своим

добронравием и равным рассуждением угоден>.

На это Мефодий сказал: <он злодей и недоброхот нам всем.

Будучи на Москве, он бил челом великому государю, чтоб у нас в Киеве

быть московскому митрополиту, знатно из того, что нас перед

государем удает как бы неверными. Мы за его здоровье пить не станем>.

И другие духовные повторили то же вслед за епископом; некоторые, однако, выпили с мирянами, как видно побаиваясь.

Мефодий продолжал:

<Такого гетмана боярина нам не надобно. Он принял на себя

одного всю власть, самовольно старшин в колодки сажает и к

71

Москве отсылает, а здешним людям смерть не так страшна, как

московская отсылка. С мест полковников смещает, а новых

насылает без войскового приговору. Я чаю, заднепровские городы

под высокую руку его царского величества обратились бы, да

Бруховецкого боятся!>

Печерский архимандрит присовокупил:

- Его гетманского войска козаки наши монастырские

маетности между Белою-Церковью и Киевом разоряют и крестьян

грабят пуще неприятеля, а гетман, по нашему письму, не сыскивает

и не чинит нам обороны.

Полковник Дворецкий, еще прежде в Москве замышлявший

подставить ногу Бруховецкому, теперь подделывался к московскому

дьяку Фролову и вел с ним в этот день наедине беседу. Он хвалил

перед ним епископа Мефодия и духовенство, а гетмана злословил.

<Мефодий епископ, - говорил он, - посылал в Чигирин

уговаривать людей, чтоб вины свои принесли и учинились под

высокодержавною рукою великого государя. Тамошние жители к тому

склонны, да и Дорошенко говорил, что сам тому рад, да боится боярина

и гетмана: сделает его без головы, либо в Москву отошлет.

На другой день, 4-го мая, приехал Мефодий к Шереметеву it сказал: <боярин! вели крепить осады в Киеве и в других

малороссийских городах. Быть беде великой. Мне о том сказал чернец, которого я посылал в Полтаву>.

- Какой беде быть? - возразил Шереметев: - боярин и

гетман Иван Мартынович и старшины, и полковники и все козаки

великому государю верны, неотчего быть беде!

Епископ сказал:

- В Запорожье и в Полтаве шатость великая, а запорожцы

с полтавцами живут советно, словно муж с женою. Боярина и

гетмана все не любят: и полковники, и старшины, и козаки, и

духовенство, - за то не любят его, что учал делать своенравием: в Переяслав, Полтаву и Миргород выбрал полковников без поспо-

литой рады, по своей воле, а не по стародавним их правам; многих

знатных Козаков, по наносу, кто на кого что нанесет, без сыску

в Москву засылает.

Шереметев отвечал:

- Боярин и гетман все делает по вашим козацким правам; он учинен гетманом и обран всем Войском Запорожским, а только

его переменить - вам такого гетмана не выбрать. Разве такого