Булгаков

"Xассбот . Конечно, его нужно отпустить. Он свой человек.

Идрис. Свой человек иногда бывает хуже чужих. Слушай, Магомет-Мирза, если мы тебя отпустим, ты помни это всегда, и плохо тебе будет, если ты когда-нибудь еще пойдешь против свободного народа.

Магомет Мирза. Да, что ты, Идрис, я никогда и не подумаю об этом".

С миром отпускают и стражников, отобрав только винтовки и дав прощальное напутствие: "Вы пойдете и скажете всем о том, что произошло, что свергли старую власть и вы свободны, как и все".

Подобная мифологичность пьесы вполне гарантировала единение непритязательной и не слишком образованной владикавказской публики с происходящим на сцене, но Булгакову такое единение, иронически описанное в "Записках на манжетах", радости не доставляло. В 1939 г., по воле судьбы, драматургу при-шлось писать последнюю свою пьесу о молодом И. В. Сталине "Батум" тоже в мифологическом ключе. В пьесе же "Багровый остров" (1927) Булгаков учел опыт С. м. и наделил чертами мифа "революционную" пьесу драматурга Дымогацкого, заставив, в частности, плохих арапов к финалу раскаяться и переродиться. А вот в образах муллы Хассбота и его сына офицера Магомета можно заметить первые наброски темы отношения интеллигенции к революции, на другом художественном уровне решенной в пьесах "Дни Турбиных" (1926) и "Бег" (1928).

Есть в С. м. и идея, ставшая одной из важнейших в романе "Мастер и Маргарита". Друг Хассбота Али-хан обращается к сыну муллы: "Идрис, кто же теперь у нас будет начальником участка?" Ответ Идриса: "Будет новая власть - все по-новому", - удивленный Али-хан комментирует так: "Не будет? Как же так? А, впрочем, лучше, если не будет. От них только одни несчастия и горе". Из этого серьезного, хотя и сдобренного юмором диалога в последнем булгаковском романе возникла проповедь Иешуа Га-Ноцри о том, что "всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть". Революционер Идрис, подобно Иешуа, провозглашает будущее царство справедливости, где не будет богатых и бедных и все окажутся равны между собой. Он также заявляет: "Бежать нужно только тогда, когда опасность уже настоящая и ничего против нее поделать нельзя, иначе поступают только трусы". Это роднит его с братьями Турбиными из "Белой гвардии" и "Дней Турбиных". Они, в отличие от Тальберга, не бегут от опасности при первых признаках, а с готовностью встречают ее. О спасении же Турбины начинают думать лишь тогда, когда всякое сопротивление становится невозможным.

Отметим, что в противоположность многим другим пьесам на революционную тему Булгаков уже в С. м. призывал проявлять милость к представителям свергнутой власти. Даже плохому начальнику участка Идрис обещает не допустить расправы и обеспечить справедливый суд.

"ТАЙНОМУ ДРУГУ", повесть, имеющая подзаголовок: "Дионисовы мастера. Алтарь Диониса. Сцены". При жизни Булгакова не была закончена и не публиковалась. Впервые: Памир, Душанбе, 1987, № 4. На первой странице рукописи указано время написания Т. д.: "Сентябрь 1929 г." и заметка: "План романа" (впоследствии по канве повести Булгаков стал писать тоже незаконченный и автобиографический "Театральный роман".) Обстоятельства создания Т. д. приведены в воспоминаниях третьей жены писателя Е. С. Булгаковой: "Летом 1929 года я уехала лечиться в Ессентуки. Михаил Афанасьевич писал мне туда прекрасные письма, посылал лепестки красных роз; но я должна была уничтожить их перед возвращением - я была замужем, я не могла их хранить. В одном из писем было сказано: "Я приготовил Вам подарок, достойный Вас..." Когда я вернулась в Москву, он протянул мне эту тетрадку...". В тетради, сохранившейся в булгаковском архиве, текст Т. д. обрывается на середине фразы, хотя оборотная сторона листа и еще один лист - чистые. Эта последняя фраза звучит так: "Плохонький роман, Мишун, вы..." и принадлежит развязному поэту Вове Баргузину, находящемуся к тому же в состоянии подпитья. Не исключено, что в замысел Булгакова входила принципиальная незавершенность Т. д., как незавершенной считал он в 1929 г. свою судьбу. Возможно, поэтому Е. С. Булгаковой была подарена незаконченная повесть, где рассказывалось об истории создания и публикации романа "Белая гвардия" (который в СССР при жизни Булгакова так и не был напечатан полностью). Незавершенность повести как бы напоминала о незавершенности романа. Не был окончен и "Театральный роман", но там причины были скорее не в замысле, а во внешних обстоятельствах: Булгаков решил сначала завершить "Мастера и Маргариту", а позднее уже не успел вернуться к "Театральному роману" из-за смертельной болезни.

Все персонажи Т. д. имели легко узнаваемых прототипов. Так, являющийся автору в обличье дьявола редактор Рудольф Рафаилович (или Максимович) - это редактор журнала "Россия" Исай Григорьевич Лежнев (Альтшулер) (1891-1955), в мае 1926 г. арестованный и высланный за границу как активный деятель сменовеховского движения. Поэтому он не успел завершить публикацию "Белой гвардии". Издатель Рвацкий - это издатель "России" Захарий Леонтьевич Каганский, после выезда за границу опубликовавший без ведома автора переводы пьес "Дни Турбиных", "Зойкина квартира" и др. и получивший гонорары за их зарубежные постановки. 21 февраля 1928 г. Булгаков направил заявление в Административный отдел Моссовета с просьбой разрешить ему поездку за границу для пресечения незаконной деятельности Каганского, но получил отказ. 3 октября 1928 г. драматург неосмотрительно выдал доверенность берлинскому Издательству Ладыжникова на охрану его авторских прав на пьесу "Зойкина квартира", но издательство оказалось связано с тем же Каганским, и в итоге брат Булгакова Николай, как он сообщал в письме 19 мая 1939 г., вынужден был разделить гонорары за зарубежные постановки булгаковских пьес пополам с бывшим издателем "России".

Прототипом поэта Вовы Баргузина, возможно, послужил Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930), близко знакомый с писателем и резко выступавший против пьесы "Дни Турбиных". Фамилия Баргузин - название штормового байкальского ветра из известной песни "Славное море, священный Байкал", которую исполняют под руководством Коровьева-Фагота сотрудники Зрелищной комиссии в "Мастере и Маргарите". Бурно приветствовавшего революцию Маяковского, вообще отличавшегося взрывным характером, было вполне логично уподобить ветру баргузину. В 1929 г. в пьесе "Клоп" Булгаков был включен Маяковским в "словарь умерших слов" светлого коммунистического будущего, а в стихотворении "Лицо классового врага 1. Буржуй-Ново" (1928) поэт обвинил автора "Дней Турбиных" в получении социального заказа от "новой буржуазии". На прениях по докладу наркома просвещения А. В. Луначарского (1875-1933) "Театральная политика Советской власти" 2 октября 1926 г., за несколько дней до премьеры "Дней Турбиных" во МХАТе, Маяковский высказался следующим образом: "В отношении политики запрещения я считаю, что она абсолютно вредна... Но запретить пьесу, которая есть, которая только концентрирует и выводит на свежую водицу определенные настроения, какие есть, - такую пьесу запрещать не приходится. А если там вывели двух комсомольцев (во время генеральной репетиции пьесы с публикой 23 сентября 1926 г - Б. С.), то, давайте, я вам поставлю срыв этой пьесы, - меня не выведут. Двести человек будут свистеть, и сорвем, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. (Аплодисменты.)

...Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть - и пискнул. А дальше мы не дадим. (Голос с места: "Запретить?"). Нет, не запретить. Чего вы добьетесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким же удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина...

Вот эта безобразная политика пускания всей нашей работы по руслу свободной торговли: то, что может быть приобретено, приобретается, это хорошо, а все остальное плохо, - это чрезвычайно вредит и театральной, и литературной, и всякой другой политике. И это значительно вреднее для нас, чем вылезшая, нарвавшая "Белая гвардия"".