Романы Александра Вельтмана

Но любое литературное явление, пусть даже абсолютно оригинальное, не существует изолированно, само по себе, вне историко-литературного контекста своего — и не только своего — времени. Значит, надо попытаться найти более точные его временные или жанровые координаты, выявить ошибку в их определении.

Иначе даже современному читателю, уже достаточно искушенному в разных стилевых манерах отечественной и зарубежной романистики, тоже будет нелегко «расшифровать» систему образов и языка Вельтмана, поскольку для этого нужны хоть какие-то аналогии. Здесь же поиски аналогий могут любого завести в тупик (на что, собственно, и рассчитывал Вельтман). Тем не менее такие аналогии есть, только не там, где мы их ищем, — не в исторической романистике.

Уже традиционно принято причислять романы "Кощей бессмертный" и «Светославич» к историческим, предъявляя к ним и все соответствующие требования этого литературного жанра. Так было в прошлом столетии, когда Шевырев, Погодин и другие историки указывали Вельтману на исторические несоответствия в его произведениях, и так, по сути, продолжается поныне в постоянных оговорках, что эти романы "далеки от исторической правдивости". Но все дело в том, что подобное жанровое определение не совсем точно. Все встанет на свои места, если мы попытаемся рассмотреть эти произведения как фольклорно-исторические, то есть с учетом фольклорной поэтики как своеобразные романы-сказки.

А для этого есть все основания, если вспомнить, что 20-30-е годы — это время появления не только исторических романов, но и сказок Ореста Сомова, Пушкина, Жуковского, Владимира Даля и "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Гоголя; время создания первого свода русских народных песен П. В. Киреевского, среди «вкладчиков» которого, вместе с Пушкиным, Гоголем, Языковым и Владимиром Далем, был Александр Вельтман.

Интерес к фольклору — одна из важнейших особенностей не только русского, но и европейского романтизма, противопоставившего так называемому "литературному космополитизму", существовавшему в классицизме, идею обращения к народному творчеству, обретения национальных черт и народности литературы через народное творчество. "Мысль о создании самобытных народных литератур почти повсюду и об отыскании для того национальных элементов" (Н. А. Полевой) станет центральной в теории и практике русского романтизма.

Таким "национальным элементом" в произведениях многих русских писателей-романтиков становится история и фольклор, как правило взаимосвязанные и взаимодополняющие друг друга: историческая романистика почти неизменно включает в себя описания народных обычаев, обрядов, а фольклорная проза нередко обращается к истории. "Вечера на хуторе близ Диканьки" и фольклорно-исторические романы Вельтмана, пожалуй, лучшие тому примеры. Но у Гоголя и Вельтмана есть предшественник — Орест Сомов, трактат которого "О романтической поэзии" (1823) стал литературным знаменем русского романтизма. Однако не меньшая его заслуга заключается еще и в том, что свой знаменитый призыв "иметь свою народную поэзию, неподражательную и независимую от преданий чуждых" он осуществил практически. В конце 20-х и начале 30-х годов Орест Сомов создал целый ряд произведений, предвосхитивших и гоголевские «Вечера», и вельтмановские романы. В 1826 году Орест Сомов начал публикацию исторического романа «Гайдамак», в 1827 году появился его рассказ «Юродивый», в 1829 году — фольклорные рассказы и повести «Русалка», "Сказки о кладах", «Оборотень», "Кикимора", в 1830–1833 годах — новые фольклорные повести и рассказы "Купалов вечер", "Исполинские горы", "Бродящий огонь", "Киевские ведьмы", "Недобрый глаз". Оресту Сомову принадлежат также обработки народных сказок "Сказание о храбром витязе Укроме табунщике" (1828), "Сказка о медведе Костоломе и Иване — купецком сыне" (1830), "В поле съезжаются, родом не считаются" (1832), в которых он использует народную сказовую речь и в этом отношении является предшественником Владимира Даля: "Были и небылицы" Казака Луганского вышли в 1833 году, "Малороссийские были и небылицы" Порфирия Байского (под таким псевдонимом выступал О. Сомов) — в 1832-м.

Фольклорную прозу Ореста Сомова обычно сближают с произведениями Гоголя: «Русалку» с "Майской ночью, или Утопленницей", а "Киевскую ведьму" с "Ночью перед Рождеством". Прямых совпадений в этих произведениях действительно немало, что, впрочем, объясняется не столько заимствованием, сколько использованием одних и тех же народных поверий и легенд. Взаимосвязь фольклорно-исторической прозы Вельтмана с рассказами и повестями Ореста Сомова не столь явная, она — в стилевых приемах, в общих тенденциях развития самой романтической литературы. Их фольклорные произведения непосредственно связаны с так называемой «неистовой» школой в романтизме, стремившейся поразить читателя описаниями всевозможных ужасов. Определенную дань "страшным рассказам" отдали не только Орест Сомов и Вельтман, но и Гоголь в раннем "Кровавом бандуристе" и "Страшной мести", Пушкин — в «Гробовщике», немалой популярностью пользовались у читателей всевозможные переводные и отечественные романы «ужасов», среди которых был, например, «Вампир», приписываемый Байрону (он вышел в 1828 году в Москве в переводе И. В. Киреевского), а также «Искуситель» Загоскина, "Черная женщина" Греча.

Интерес к подобного рода литературе не иссяк и поныне, но в романтизме пушкинского времени он имел одну важную особенность: «страшные» рассказы, повести, романы во многом основывались на фантастике народных преданий и легенд, что, в свою очередь, в немалой степени способствовало пробуждению интереса к самому фольклору, его собиранию и изучению. Многие произведения «неистовой» школы были насыщены фантастическими сюжетами и образами, почерпнутыми из фольклора. Таков цикл повестей Погорельского "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" (1828), таковы же во многом и гоголевские "Вечера на хуторе близ Диканьки" (первая часть — 1831, вторая — 1832), за которыми последовал цикл повестей Загоскина "Вечер на Хопре" (1834).

Фольклорно-исторические романы Вельтмана, появившиеся в 1833 — 1835 годах, продолжают традиции фольклорной и исторической прозы, в том числе и «неистового» романтизма. А традиции эти почти неизменно включали в себя элемент пародии. Если в «Страннике» Вельтман пародирует сентиментальную литературу путешествий, то в "Кощее бессмертном", «Светославиче» и в более поздних романах — "Рукопись Мартына Задеки", "Александр Филиппович Македонский" — романтическую фантастику, основанную на фольклорном и историческом материале. В этом отношении он также близок к Оресту Сомову, который, перечисляя в «Оборотне» всех заморских чудовищ и вампиров, совершавших "набеги на читающее поколение", знакомит читателей с русскими оборотнями, которые "до сих пор еще не пугали добрых людей в книжном быту", являются в литературе "чем-то новым, небывалыми.

Вельтман тоже поведет читателей в мир новый и небывалый, тоже создаст своего оборотня, но этот оборотень окажется у него героем не просто сказочным, мифологическим, а историческим.

В творчестве Вельтмана немаловажна и такая чисто биографическая деталь. Служба в армии, участие в русско-турецкой войне 1827–1828 годов и жизнь в Бессарабии определили тематику многих его произведений, но главное — ознаменовались двумя событиями, имевшими решающее значение во всей его дальнейшей жизни и литературной судьбе, — это знакомство с Пушкиным и дружба с Владимиром Далем.

Потомку шведских дворян Вельдманов, как и потомку датских дворян Далей, суждено было одним из первых в России прикоснуться к сокровищам народного творчества и как собирателям, и как писателям. "Оба они не русские по крови; но тем более причины для нас радоваться той нравственно притягательной силе русской народности, которая умела не только вполне усыновить себе этих иностранцев по происхождению и привлечь их к разработке своих умственных богатств, но и одухотворить их не русское трудолюбие русской мыслью и чувством" — так писал Иван Аксаков в 1873 году о Владимире Ивановиче Дале и прибалтийском немце Александре Федоровиче Гильфердинге. Эти замечательные слова можно с полным правом отнести и к Александру Фомичу Вельтману — тоже собирателю, тоже историку, автору многих исторических работ, [2] помощнику директора (с 1842 г.), а затем (1852 по 1870 г.) директору Оружейной палаты, тоже писателю, постоянно обращавшемуся в своем творчестве к темам народного творчества. Да и в литературу они вступили одновременно: Вельтман — сказочным "Кощеем бессмертным", а Владимир Даль, в том же 1833 году, — сказками Казака Луганского, воплощая во многом близкие художественные принципы. Поэтому и хвалить и ругать их будут тоже обычно вместе.