Анри де Ренье

Подержи их немного в своих нежных руках:

Они так легки, и помяни

Того, кто постучался в твою дверь вечером,

Того, кто сидел молча,

Того, кто уходя унес

Свой черный посох

И оставил тебе эти золотые листья

Цвета смерти и солнца...

Разожми руку, прикрой за собою дверь,

И пусть ветер подхватит их

И унесет... {10}

Все проходит, и в пожелтевших уборах пышной осени поэт чует "запах Славы и Смерти". И ту, которую он любит, он может попросить только о том, чтобы она подержала в руках "три золотых листа цвета Смерти и Солнца" и отпустила их по воле ветра.

Эта грусть характерна для юношеской поэзии Анри де Ренье. В эти годы он видел грустную девушку в барке, на темной реке, в вечерних сумерках. Он ее звал призывным и сладким именем Эвридики. Какие-то древние печали жили в глубине ее снов. Она сидела в лодке и плакала. А напротив сидел павлин, своим ослепительным хвостом наполняя всю ладью. Незапамятная грусть темнила ее глаза, и она говорила голосом древним и истинным, голосом столь тихим, точно он доносился с другого берега реки, с другого берега Судьбы.

"Это я однажды вечером на берегу реки моими чистыми и благоговейными руками подняла голову убитого Орфея, и много дней я несла ее, пока усталость не остановила меня.

На опушке тихой рощи, где белые павлины бродили в тени деревьев, я села и заснула, сквозь сон чувствуя с болью и с радостью бремя священной головы, которая покоилась на моих коленях.

Но, проснувшись, я увидала горестную голову, которая глядела на меня красными и пустыми глазницами. Жестокие птицы, которые выклевали ему глаза, склоняли вокруг меня свои гибкие шеи и гладили перья своими окровавленными клювами.

Я поднялась в ужасе от кощунства; от моего движения голова покатилась между испуганных и молчащих павлинов, и они распускали свои хвосты, которые, о чудо! не были белыми, но с тех пор и навсегда носили на себе, подобно обличающим драгоценным камням, образ тех священных очей, чей смертный сон кощунственно осквернили они".{11}

И осенние листья, по которым поэт следит падение времени, и те три листа, в которых сохранился запах Славы и Смерти, и эта девушка с головой Орфея - все это строгие символы одной и той же усталой тоски, которую можно назвать дожизненной, - это тоска предстоящих воплощений.

Линия развития таланта Анри де Репье отличается правильностью, чистотой и прекрасной четкостью. Когда расходится белый предрассветный сумрак, наступает ясное и чуткое утро. Вот стихотворение, которым Ренье открывает свою книгу "Les medailles d'argile" [Глиняные медали], отмечающую первую степень его художественной зрелости:

Снилось мне, что боги говорили со мною:

Один, украшенный водорослями и струящейся влагой,

Другой с тяжелыми гроздями и колосьями пшеницы,

Другой крылатый,

Недоступный и прекрасный

В своей наготе,

И другой с закрытым лицом,

И еще другой,

Который с песней срывает омег

И анютины глазки

И свой золотой тирс оплетает

Двумя змеями,

И еще другие...

Я сказал тогда: вот флейты и корзины - Вкусите от моих плодов;

Слушайте пенье пчел

И смиренный шорох

Ивовых прутьев и тростников.

И я сказал еще:

Прислушайся,

Прислушайся,

Есть кто-то, кто говорит устами эхо,

Кто один стоит среди мировой жизни,

Кто держит двойной лук и двойной факел,

Тот, кто божественно есть

Мы сами...

Лик невидимый! Я чеканил тебя в медалях

Из серебра нежного, как бледные зори,

Из золота знойного, как солнце,

Из меди суровой, как ночь;

Из всех металлов,

Которые звенят ясно, как радость,

Которые звучат глухо, как слава,

Как любовь, как смерть;

Но самые лучшие - я сделал из глины

Сухой и хрупкой...

С улыбкой вы будете считать их

Одну за другой,

И скажете: они искусно сделаны;

И с улыбкой пройдете мимо.

Значит, никто из нас не видел,

Что мои руки трепетали от нежности,

Что весь великий сон земли

Жил во мне, чтобы ожить в них?

Что из благочестивых металлов чеканил я

Моих богов,

И что они были живым ликом

Того, что мы чувствуем в розах,

В воде, в ветре,

В лесу, в море,

Во всех явлениях

И в нашем теле

И что они, божественно, - мы сами...{12}

Это стихотворение раскрывает целое миросозерцание и основы поэтического метода. Кто-то с двойным луком и двойным факелом стоит один среди мировой жизни. Это тот, кто божественно - мысами. Это сочетание Смерти и Эроса и отожествление их с внутренним сознанием своего "я" - ключ ко всем символам Анри де Ренье - разнообразным, но говорящим об одном. Это центр одного круга, который в каждом из отдельных произведений представлен лишь отрезком дуги. Все "медали" дают изображение "Лика Невидимого", и самые прекрасные из них те, которые сделаны "из глины сухой и хрупкой", потому что в этой хрупкости скрыта правда, роднящая их с мимолетностью всех явлений; "все преходящее есть символ".{13}

В этом понимании мира скрыта новая грань творчества Ренье. Перевернув несколько страниц "Медалей из глины", мы читаем такой сонет - "Пленница":

"Ты убежала от меня, но я видел твои глаза, когда ты убегала. Рука" моя знает вес твоей упругой груди{14}, вкус, и цвет, и линию, и извив твоего исчезнувшего тела, за которым гонится мое желание.

Ты поставила между нами ночь и лес; но наперекор тебе, верный твоей вероломной красоте, я обдумал твою форму, рассеявшуюся в глубокой" тьме, и воссоздам ее такой же. Брезжит заря.

Стоймя воздвигну я глыбу твоей статуи, чтобы точно заполнить ею то пространство, в котором ты стояла обнаженная; пленная в косном веществе безвозвратно

Будешь ты извиваться в нем, немая и гневная на то, что я связал тебя живой и мертвой навсегда - в мраморе или в глинистой земле".

Вот скульптурная пластика образов. Вот строгий реализм, в котором, глаз различает только слабую позолоту угасших символов.

III

Творчество Анри де Ренье представляет переход от символизма к новому реализму. Для нас, переживших символизм и вступающих в новую органическую эпоху искусства, этот образец гармонического, строгого и, последовательного превращения бесконечно важен. В романах и повестях Андрея Белого, Кузмина, Ремизова, Алексея Толстого у нас уже начинаются пути нео-реализма, и пример Анри де Ренье поможет нам разобраться во многом.

Этот нео-реализм, возникающий из символизма, конечно, не может быть похож на реализм, возникший на почве романтизма.

Французский романтизм был борьбой за право страсти. Сосредоточием романтического искусства была страсть, изображенная в преувеличенных" формах с микеланджеловскими мускулами. Все остальное строилось па отношению к ней. В таком чистом виде она стоит в романтическом театре у Гюго и Дюма. Это чистое противуположение классицизму - реакция в форме антитезы. Романтизм, углубляясь, стал искать для страсти фона в углубления. Бальзак нашел их в изображении сложности современного, ему быта и нравов, в системах общественных отношений и в тяжелой логической оправе правильно построенных характеров. Путь, пройденный от "El Verdugo" до "Les illusions perchies" {15}, это путь разработки фона - не больше. Этот реализм, как противуположение быта - страсти для оттенения ее, еще нагляднее, чем у Бальзака, выражен в романах Барбэ д'Оревильи, который строил характеры более произвольно, более анекдотично.

Страсть Мериме, замкнутая сухостью внешних линий, взвивается на дыбы внутри самой себя. Страсть у Стендаля анатомически расчленена, разъята на основные побуждения, формулирована с точностью законодательного текста. Это уже фундамент психологического реализма.

Реализм второй половины девятнадцатого века, хотя учится у Бальзака и Стендаля, но основан на внутренней борьбе с идеалом театральной романтической страсти. Флобер наперекор всем своим вкусам замыкается, в реалистической дисциплине "M-me Bovary". Мечта об оперных декорациях и театральных жестах сквозит сквозь строгую археологию Саламбо. Предтечи эстетства 90-х годов, Гонкуры всю изысканность своего стиля расточают на живопись помойных ям большого города, совершенную живопись обыденности, подставляя на место романтической тенденции "безобразие - прекрасно". Романтизм чувства претворяется у них в "трогательное", что так роднит "Жермини Ласерте" с русским романом. Благодаря нарочитой предумышленности своего натуралистического метода, Зола меньше, чем другие, сумел скрыть свой романтизм, перенеся движение романтической страсти с обезличенного человека на толпу, на машину, на стихийные отправления города.