По дороге в Нью-Йорк (письма из Вены)

«Основные принципы моей жизни таковы. По мере убывания остроты и важности:

1. Быть с вами.

2. Писать, что хочу.

3. Печатать лучшее, из написанного.

4. Читать замеч. книги.

5. Как-то зарабатывать на жизнь».

По письмам Довлатова из Вены можно видеть, как меняется у писателя отношение ко всему, что поначалу воспринималось в состоянии эйфории. И прежде всего оказывалось неясным, какие сложатся отношения с людьми, о которых с трепетом судил, не имея с ними личных контактов. Непонятной становилась и степень собственной обеспеченности эмигранта — при всем известном богатстве Америки — в западном мире…

Елена Довлатова 

1

Дела обстоят так. Мы пока в «Адмирале». Может быть, скоро переедем в 3-комнатное (роскошное) жилище. Фонд готов платить 4.700 шиллингов (361 дол.). Нас ведь четверо (машинка + Глаша).

Оба материала в «Р[усской] М[ысли]» понравились. Вчера отослал статью для «Континента». Называется «Уроки чтения». О распространении нелегальщины в СССР. […]

Перспективы туманные, что естественно и даже симпатично. Все тот же плюрализм. После запрограммированной наперед сов. жизни — это вдохновляет. Леша (Лосев. — Е. Д.) советует поступать в аспирантуру. Либо добиваться статуса в амер. периодике. Иосиф (Бродский. — Е. Д.), якобы, обещал содействовать, рекомендовать переводчиков и т. д. Для начала что-то вроде этногр. очерков про Россию. Пьянство, негры в СССР, транспорт, эротика… Нечто вроде Лешиных заметок («Континент»), или в духе той же «Невидимой книги». […]

Лена, я понимаю ваши заботы и тревоги. Таков человек, после мгновенной аккомодации к свободе, интенсивность отриц. эмоций быстро восстанавливается. На прежнем уровне. Сравнения приобретают чисто теор. характер. Все-таки мы уезжали по-разному. Вы от кошмарной жизни к лучшей. Мы — спасая жизнь. Ощущение свободы и безопасности передать невозможно. […]

Так что, мы ликуем, наслаждаемся и ждем встречи. Пуэрториканцы и колумбийцы на фоне майора Павлова — дуси!

Благополучный исход — чудо! Всех благодарю. Даже австралийские скватеры (?) что-то подписали в мою защиту. И тебе, Леночка, спасибо.

Главное — увидеть вас. Остальное — вне моего нынешнего сознания. […]

Катя, сколько шиллингов ты извела в местных автоматах? Как в Америке с жевательной резинкой?

Я даже не попробовал «Колы». Употребляю (изредка) дешевое пиво.

Ну, пока все. Глаша ест морковь, яблоки, помидоры и бананы. Какает часто и беспрепятственно. Здесь очень любят собак.

Обнимаю Вас.

Папа 

2

Леночка, дорогая, здравствуй!

Твое короткое усталое письмо дошло. Мы догадываемся, как вам трудно, и очень переживаем. Но что поделаешь? Все равно ехать было необходимо. Альтернативу даже рассматривать ужасаюсь. Год, два, и все наладится. Если мы будем стойкими, талантливыми и добросовестными. Согласись, что многие ваши и наши трудности — результат нашего же легкомыслия. (Отношение к языку, например)…

У нас все хорошо. Квартира в центре, приличная, две берлоги и гостиная. Кухня на одного человека. То есть на меня. День состоит из работы, чтения, хлопот, англ. языка и воспоминаний. Угадай — о ком.

Посмотрели две картины Феллини. Были в трех ресторанах с Леопольдом. Я изнемогал, мама, бедная, заискивала. Думала, он ей зубы вставит.

Видел я одну порнографическую картину, скучную и неталантливую. Наняли бы Марамзина, он бы им завернул. А то получилось что-то кишечно-желудочное.

Р. S. Мои письма в Л-д не доходят. Ответов я не получал. Может быть, потому, что я очень зло говорил по радио. Парамонову скажи, что я везу ему 3 книги от Арьева. Бланку привет. Пусть завуалированно сообщит жене и Донату, что я жив. Любимая, все будет хорошо.

С. 

3

Лена, об Америке я знаю все, что можно знать, не побывав там. Планы, конечно, неопределенные. Мы по-разному смотрим на вещи. Ты — реально. Мы — эмоционально. Ты рассуждаешь по-деловому. Нам же — лишь бы соединиться. До того мы соскучились. До того не верили в это.

Я знаю, что литературой не прокормишься. Об аспирантуре думаю. Но отсюда трудно думать. Приеду — разберусь. Самая общая перспектива такова. Идеально было бы найти работу, близкую к литературе или журналистике. […] Можно что-то преподавать. Можно работать корректором. Не знаю… Аспирантура тоже вариант. Но я же все еще не знаю языка. Хоть и занимаюсь. Но это, повторяю, вариант. Думаю я и о таком пути. Заниматься год неквалифицированной работой. Физической, например. Чтобы совершенствоваться в языке. Параллельно издавать старые и новые вещи, искать дорогу в амер. периодику. У Леши и Бродского есть знакомые переводчики, готовые рисковать.

Резюмирую. Главное — увидеть вас. В Париж не уверен, что еду. Кто советует, кто отговаривает. Ситуация такова. Стоит это 3000 шиллингов. Максимов заверяет, что я их оправдаю. Я пытаюсь взвесить деловые резоны. Ну, хорошо, личное общение с издателями — это необходимо. Но я в личном общении как раз проигрываю. Мне легче представить объективные тексты. Туристских же и познавательных целей у меня нет. Ни в Париже, ни в Мюнхене. Тем паче — в Бельгии. Не умею я разъезжать, мне скучно и одиноко. А хлопот множество. И с паспортом, и с расходами. С вами я бы поехал. А так — приедешь во Францию, напьешься с Хвостенко — что интересного? В общем, больше напряжения, чем радости. Ну, похвастаешь — был в Париже. А так…

Соединимся и начнем жить. Я пытаюсь действовать не спеша, разобраться. Впереди — какая-то довольно серьезная жизнь.

Карлу [Профферу] звонить не надо. Туда едет Игорь. Он все узнает и будет Карла торопить. Это случится (отъезд Ефимовых) в течение двух недель.

Гулю тоже мои вещи пока не стоит давать. Тут много нюансов. Напечатав что-то в периодике, я в некоторых случаях теряю на эту вещь права. Захочу издать книжку, придется эти права выкупать. Я пытаюсь во всем этом разобраться. Печатать сейчас можно лишь то, что не входит в книжки. Т. е. — некомплектные вещи. У меня таких почти нет. И вообще я понял, что только начинаю. Как и положено — в сорок лет.

Леночка, не думай, я не идиот. Я знаю, что все сложно. Но главное — мы сделали правильно. Мы живы, относительно здоровы, главное впереди. Два-три года будут неустроенными и сложными. Но перспективы есть. Главное — вырвались из этого сумасшедшего дома. Все время об этом помни.

Никаких иллюзий не строю, пытаюсь рассуждать и действовать трезво. […]

С. 

4

Леночка, родная моя, здравствуй! Катюня, солнце, привет! В целях деловитости и лаконизма разбираю на пункты.

1. Образ жизни. Лейтмотив — ожидания. Ждали гаранта. Теперь ждем медосмотра, интервью и т. д. То есть ждем встречи. Я функционирую с шести утра. Три часа пишу. Три часа занимаюсь английским. Потом читаю. Хожу на рынок. Мне послали из Франции книги. Так что я везу маленькую библиотеку. Томов в двадцать пять. Солженицын, Набоков и т. д. Везу очень красивую Библию. Гениальную книгу «Москва — Петушки» Ерофеева. Двухтомник Бродского… Мечтаем увидеть вас до Нового года. Хотя вряд ли… Передай Боре [Парамонову], что у меня для него Аверинцев, Тынянов и Жирмундский… В общем, ждем… Объясниться по-английски я способен. Хоть и не без труда…

2. Творческий фактор. Я написал здесь: а) Похвальбу о себе в «РМ». b) Рецензию, вернее — анонс на книгу Ефимова («РМ» за 26 окт.). с) Очерк про самиздат (будет в журнале «Эхо» № 3). d) Рассказ «Юбилейный мальчик». На лист. Послал в «Конт.». Максимов заявил: «Буду печатать все, что пришлет Довлатов». Поставил в 19 номер (18-й целиком посвящен 60-летию Солженицына). е) Еще один рассказ, «В гору», тоже на лист, выслал Перельману. Этот гангстер наконец со мной объяснился. Написал запутанное еврейское письмо. Масса комплиментов. Зовет печататься. Сулит годовую подписку на журнал. Жалуется на бедность. Намекает, что уплатил тебе. Якобы через Карла. Затем вдруг пишет, что хотел бы немного уплатить. Досадует, что мой адрес нестабилен. Короче — виляет. Как говорит Марамзин: «Бо-о-льшой человек!» Вот, что я понял. Журнал у него хороший. Печататься, в общем, негде. А нужно. Рукописей у меня гора. Рано или поздно слава и деньги объединятся. […]