Голдсмит-эссеист и английская журналистика XVIII века

В Лейдене он пробыл недолго: его ждали иные университеты - почти полтора года странствий, когда, одержимый желанием повидать мир, как незадолго до него Руссо или столь симпатичный Голдсмиту датский писатель Хольберг, он отправился в качестве "нищего философа" в путешествие по Европе. Его путь лежал через Фландрию и Францию до Парижа, потом на юг Франции, в Швейцарию и Италию; шел он пешком не только из-за отсутствия денег, но и из убеждения, что путешественник, "который промчится по Европе в почтовой карете, и философ, который исходит ее пешком, придут к совершенно различным умозаключениям" {Collected works of Ol. Goldsmith in 5 vols, ed. by A. Friedman, v. I. Oxford, Clarendon Press, 1966, p. 331; в дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: СW.}. Он много повидал, сравнивал жизнь людей разных стран. Его влекло не праздное любопытство: как и его герой, китаец Лянь Чи, он стремился понять человеческое сердце, постичь различия народов, обусловленные средой, государственным строем, религиями. И рядом с просветительской верой в то, что представления о разумном и неразумном повсюду одинаковы, возникала мысль, что этические нормы, обычаи, духовные ценности относительны и ни одна абстрактная теория не может сделать всех людей счастливыми, ибо что ни человек, то иные представления о счастье ("Гражданин мира, или Письма китайца", письмо XLIV).

В начале 1756 г. Голдсмит возвратился в Англию. Наступили самые тяжелые для него времена. Нелегко было нищему ирландцу получить место в Лондоне без рекомендаций и диплома; его нанимали из милости, за гроши. В течение года он сменил не одну профессию: был помощником аптекаря, корректором в типографии известного романиста и издателя Ричардсона, учителем и лекарем в одном из предместий Лондона - Саутуарке. Весной 1757 г. он познакомился с издателем Гриффитсом, предложившим ему на кабальных условиях сотрудничать в журнале "Ежемесячное обозрение" ("Monthly review"). Голдсмит должен был рецензировать новые книги. Так он стал одним из литературных поденщиков.

Это было время, когда выражение "книжный рынок" впервые обрело реальный смысл. Литература, еще недавно зависевшая от милостей меценатов, перешла в руки предприимчивых издателей и торговцев, для которых книга была товаром. Невежественные дельцы от литературы в погоне за прибылью без всякого стеснения фабриковали чтиво, рассчитанное на самые вульгарны* вкусы. Оригинальные сочинения, антологии поэзии и переводы тонули среди многотомных компиляций, кратких пересказов и описаний путешествий, т. е. в потоке откровенной макулатуры, наподобие той, которую расхваливает китайцу книготорговец в LI письме. Одновременно резко возрастает выпуск периодической литературы - журналов и газет, в большинстве своем очень недолговечных; в 50-е годы в Лондоне выходило до сорока-пятидесяти названий в неделю {Матт G. S. The periodical essaysts of the eighteenth century. L., 1923; Weed К. К. and Bond R. P. Studies of British newspapers and periodicals from their beginning to 1800. A bibliography. - "Studies in philology", extra ser., 1946, N 2, december.}. К этому следует присовокупить поток анонимных брошюр и памфлетов, с помощью которых издатели рекламировали свои книги и поносили книги конкурентов. Полемика велась в грубом, оскорбительном тоне; стараясь скомпрометировать неугодного автора, анонимные писаки не брезговали ничем, в том числе и клеветой, вокруг ничтожных книг раздувался искусственный ажиотаж. Граб-стрит, на которой находилось большинство типографий и книжных лавок, стала синонимом низкопробной литературной поденщины, прибежищем беззастенчивых, продажных писак, среди которых мучительно было находиться человеку с убеждениями и талантом. Тринадцать очерков "Гражданина мира" (XX, XXIX, XXX, XL, LI, LI 11, LVII, LXXV, LXXXIV, XCIII, XCVII, CVI, CXIII) дают читателю возможность представить литературные нравы того времени с достаточной полнотой.

Некоторое время спустя Голдсмит начал сотрудничать и в других периодических изданиях: установлено девять названий журналов и газет, в которых он печатался в эти годы. О чем только ни приходилось ему писать в своих рецензиях и обзорах новых книг! Наряду с историческими трудами Вольтера и поэзией кельтов, эстетическим трактатом Берка и переизданиями поэзии Спенсера и Батлера, Голдсмит принужден был рецензировать пухлые трактаты о происхождении законов, наук и искусств, слащавые любовные романы (сочинительнице одного из них он иронически напоминает, что удачный пудинг стоит пятидесяти современных романов), стихотворные опусы вроде "Поведения женщины, или Опыта об искусстве быть приятной" в двух томах (!) и, наконец, медицинские труды о лечении геморроя и о заразных болезнях скота в Англии. Одновременно с этой изнуряющей работой он переводит по заказу издателя анонимные "Мемуары протестанта..." и готовит сокращенное издание "Жизнеописаний" Плутарха. Все это печаталось без имени автора, остававшегося безвестным {Аттрибуция журнальной периодики Голдсмита и сейчас еще не завершена полностью; наиболее авторитетным в этом отношении является последнее издание сочинений Голдсмита в 5 томах под редакцией А. Фридмана (тт. I, III), на которое мы ссылались выше; Фридману принадлежат и наиболее пенные работы по аттрибуции: Friedman A. Goldsmith's contributions to the Critical Review. - "Modem philology", XLIV, 1946-47, pp. 23-52; см. также: "New essays by Ol. Goldsmith", ed. by R. S. Crane. Chicago, 1927.}. Наконец, в это же время он старается урвать время для своей первой оригинальной книги - "Исследование о современном состоянии словесных наук в Европе", где после широкого обзора литературы разных стран Европы он рассказывает о бедственном положении писателей в Англии. Здесь есть строки, оказавшиеся пророческими: Голдсмит пишет, что поэт - это дитя, он не дрогнет духом при землетрясении, но испытывает смертные муки от малейших разочарований; скудная пища, ненужные треволнения, непомерный труд истощают его творческие силы и неприметно сокращают его жизнь {CW I, 315}. Автор этих строк умер, когда ему не было и сорока шести лет.

"Признаться, мне тяжко при мысли, что в тридцать один год я только начинаю выходить в люди, - писал он в это время брату Генри. - Хотя с тех пор, как мы с тобой виделись, я не болел ни одного дня, однако я уже не тот сильный и деятельный человек, каким ты некогда знал меня. Ты едва ли можешь себе представить, как истощили меня восемь лет разочарований, мук и учения. Представь себе бледную, печальную физиономию с двумя глубокими морщинами между бровями, с неприязненно суровым выражением и большой парик" {CL 61.}. Эти годы разрушили много иллюзий в сознании Голдсмита. В том же письме он говорит, что, усвоив в юности привычки и представления философа, он оказался безоружным перед коварными людьми и понял, что бедняку не остается иного выбора, как быть осмотрительным и корыстным. То же самое скажет потом и один из героев "Гражданина мира" - господин в черном платье (XXVII).