Жорж Сименон и его романы

О жизни писателя мы знаем достаточно много. О ней, о творчестве Сименона написаны десятки книг, сотни статей, да и сам Сименон не раз возвращался к своему прошлому, оставив интереснейшие — не только для специалистов-историков литературы, но и для широкого круга читателей книги воспоминаний о пережитом.

Напомним основные моменты биографии Сименона. Родился он в 1903 г. в Льеже, одном из крупных промышленных центров Бельгии. Отец его, Дезире Сименон, был мелким служащим страховой компании, мать до замужества — продавщицей в универмаге, позже — сдавала комнаты с пансионом приезжающим в Льеж, преимущественно студентам. Семейный клан Сименонов, по матери — Брюлей, не принадлежал к числу людей состоятельных и избалованных жизнью. Были среди них и чудаки, и просто неудачники, но настоящими буржуа стали лишь немногие. Первоначальное образование будущий писатель получил в местной католической школе. В детские годы его отношения с церковью были весьма дружественными; быть может, поэтому в 12 лет ему хотелось стать священником или… чиновником, как его отец. Других возможностей тогда Сименон не видел.

Уже в это время он отметил для себя разницу между богатым и благополучным центром города и его бедняцкими окраинами; он был невольным свидетелем забастовки шахтеров, разгона конными жандармами мирной рабочей демонстрации. И все же наибольший отпечаток в памяти мальчика оставили существовавшие тогда отношения между людьми, разделенными классовыми предрассудками, принадлежностью к разным общественным слоям, повседневные лицемерие и ложь. Один из первых учеников в школе, он с раннего детства, по его словам, был «бунтарем, бунтарем против уродств жизни, бунтарем против несправедливости, против эксплуатации человека человеком, против того, как организовано общество и особенно — против лицемерия» («Скамейка на солнышке»).

Семнадцатилетним юношей Сименон стал репортером весьма консервативной католической «Газет де Льеж». Должность далеко не престижная. Писать приходилось о мелких городских происшествиях, но для наблюдательного человека, каким был уже тогда Сименон, и репортерский труд стал неиссякаемым источником для знакомства с закулисными сторонами жизни, внутренними, скрытыми механизмами, управляющими поступками людей. В автобиографической книге «Человек как все» Сименон вспоминал: «Писал я главным образом о жизни Льежа, о городских событиях, более или менее связанных с политикой, был весьма категоричен во мнениях и довольно скоро приобрел некоторую известность. Подумать только! Даже мой отец читал скромные опусы своего отпрыска и вечером, за столом, разговаривал со мной о них».

Относительно нравственных оснований, политической чистоплотности большой части буржуазной журналистики уже тогда Сименон не питал особых иллюзий. В более поздние годы как-то раз перелистывая один из популярных американских журналов, он задумался над тем, «каким чудом еще существуют в мире миллионы, десятки миллионов честных, порядочных людей». Кстати сказать, трудно объяснить, почему о хорошо ему знакомом мире журналистики Сименон в романах почти ничего не писал, разве только о надоедливой журналистской братии, осаждающей полицейских и следователей в ожидании каких-либо сенсационных сведений.

Репортажи самого Сименона, конечно, не были шедеврами журналистского искусства, но вот весьма примечательные размышления в одном из них. Говоря о молодом человеке, старательно зазубрившем разные бесполезные сведения (например «об интимнейших подробностях жизни Генриха IV или Рамсеса II» и т. п.), он замечает: «Сомневаюсь, что сей ученейший молодой человек выработает когда-либо свой собственный взгляд на жизнь и на обязанности каждого по отношению к социальному механизму, хотя, вероятно, он с присущей ему блестящей и бездумной эрудицией будет рассуждать о доброте, милосердии, человеческих чувствах и переживаниях». С точки зрения Сименона, сам он, мечтая о писательской карьере, не нуждается в бесплодной эрудиции (впрочем, он будет черпать ее без всякого стеснения для своих первых «народных», а проще сказать развлекательных, романов из многотомного энциклопедического словаря Ларусса). Важно другое — постепенно он нащупает то, что станет едва ли не основным в его литературном творчестве: необходимость «вживаться», «входить» «в шкуру других людей», видеть людей как бы изнутри; «если видеть человека, то обязательно стать на его место, страдать за него». В данном случае можно было бы вспомнить, что еще в конце XIX в. на смену жесткому рационалистическому детерминизму в литературе приходил интерес к интуитивному постижению человека, на смену следованию сухим историческим фактам — именно «вживание» в чужую жизнь. Так, в частности, молодой Р. Роллан мечтал о том, чтобы перевоплотиться поочередно в рейтара, наемного солдата, в герцога Гиза или предводителя гугенотов адмирала Колиньи, чтобы до конца познать интересующую его эпоху, в события прошлого. Сименону же хотелось понять своих современников. Его «школой» была и литература, и его собственная «практическая» жизнь. «Я могу быть речником, рыбаком, моряком дальнего плавания, садовником, столяром, солдатом, кем-то еще… Я хотел бы узнать все профессии, все жизни.»

Все это придет со временем, а пока вернемся к реальным обстоятельствам жизни Сименона. Честолюбивому молодому человеку, готовящемуся завоевать признательность всего мира своими сочинениями, в родном Льеже становится тесно. В Париж бежали не только герои романов XVIII и XIX вв., но и их авторы. Из Тура сюда прибыл, например, Бальзак, из Руана — Флобер, из далекой провинции — Э. Габорио, признанный «отец французского детективного романа». И вот в один не самый прекрасный день декабря 1922 г. «худощавый длинноволосый молодой человек в широкополой черной шляпе и большом галстуке-бабочке, выбивающемся из-под дешевого макинтоша, выходит в толпе приехавших с Северного вокзала… В одной руке у молодого человека чемодан из искусственной кожи, перетянутый ремнем, так как замок сломан, в другой — сверток в толстой оберточной бумаге». Человеку, прибывшему в Париж почти без гроша в кармане, в одном отношении повезло: ему действительно предстояло испробовать разные профессии, прежде чем выбиться в люди. Как читатель уже догадался, этим молодым человеком был Сименон.

Парижский период в жизни писателя — период причудливых поворотов в его судьбе, период интенсивного творческого труда и бесконечных странствий по городу, который манил своими, казалось, неисчерпаемыми возможностями и соблазнами молодого Сименона и его юную супругу Тюки (для женитьбы на ней он на несколько дней вернулся в родной Льеж).

Сименон жадно впитывал в себя новые впечатления — парижские краски, звуки, запахи — и все это прочно оседало в его поразительной памяти. Один за другим в парижских периодических изданиях появлялись его «народные» рассказы и романы, которые не принесли ему литературной известности, но обеспечивали вполне сносное существование и, главное, способствовали его сближению со своеобразной средой парижской полубогемы, главным образом с художниками «монпарнасского» периода, чьи имена вошли в историю мирового искусства. Друзьями Сименонов стали Пикассо, офранцузившийся японец Фужита, Вламинк, Кислинг, Паскин.

Из жалкой чердачной каморки, приютившей ее на первых порах, молодая чета в конце концов перебралась в квартиру на знаменитой Вогезской площади, где ее соседями (правда, совсем в другие времена) могли бы быть герцог Ришелье, писатели А. Додэ, В. Гюго (квартира-музей которого существует здесь до сих пор) и многие другие замечательные личности.

Жизнь поворачивалась своей светлой, радостной стороной. «Я играл в жизнь, — писал Сименон. — Играл ею. Все меня забавляло, все радовало… Вогезская площадь, Монпарнас… Особый мир — сверкающий, веселый, пьянящий. Я был уверен в себе, уверен в будущем. И убеждал себя: „года через два начну писать по-настоящему“». Действительно, это была несколько странная жизнь. Сименон мог позволить себе арендовать охотничьи угодья под Парижем, иметь постоянный столик в самом фешенебельном ресторане Парижа «Максиме», проводить вечера в барах и дансингах Монпарнаса и вместе с тем ежедневно писать сотни страниц произведений на потребу не очень взыскательной публики, все еще только готовясь к созданию настоящей литературы.