Десять дней в сумасшедшем доме (ЛП)

В один из дней к нашему списку прибавились две вновь прибывшие. Одна была слабоумной по имени Кэрри Гласс, а другая — довольно молодая и симпатичная немка — казалась здоровой, и когда она прибыла, все пациентки говорили о ее миловидности и очевидной разумности. Ее звали Маргарет. Она рассказала мне, что была поварихой и отличалась безупречной аккуратностью. Однажды, после того, как она вымыла кухонный пол, пришли горничные и преднамеренно развели грязь на нем. Она вышла из себя и начала ссориться с ними; они вызвали офицера, и ее отправили в приют для безумцев.

— Как могут они считать меня безумной лишь потому, что я не смогла сдержать свой гнев? — жаловалась она. — Других людей не запирают как сумасшедших, когда они злятся. Я думаю, все, что можно сделать, — это вести себя тихо и избегать побоев, которые, как я видела, получают многие другие. Никто не сможет замолвить слово за меня. Я делаю все, что мне говорят, и выполняю всю работу, которую они дают. Я послушна во всех отношениях и делаю все, чтобы доказать им, что я здорова.

Однажды привезли сумасшедшую пациентку, которая вела себя очень шумно, так что мисс Грэйди побила ее и оставила черный синяк у нее на глазу. Когда врач заметил это и спросил, был ли синяк до того, как ее привезли, медсестры ответили, что был.

Пока я находилась в шестом отделении, я никогда не слышала, чтобы медсестры обращались к пациенткам, за исключением ругани, криков и поводов подразнить их. Они тратили почти все свое время, сплетничая о докторах и других сестрах в не слишком вежливой манере. Мисс Грэйди почти постоянно вставляла грубые выражения в свою речь и часто начинала фразы с поминания Господа. Пациенток она звала самыми низкими уличными словами. Однажды вечером, когда у нас был ужин, она стала спорить с другой медсестрой из-за хлеба и, когда та вышла, обругала ее последними словами и отпустила несколько мерзких замечаний о ней.

По вечерам женщина, которая, по моему предположению, была главным поваром на кухне для докторов, приносила медсестрам изюм, виноград, яблоки и печенье. Представьте, каково голодным пациенткам было сидеть и смотреть на медсестер, поглощавших еду, которая казалась нам недоступной роскошью.

Однажды доктор Дент говорил с пациенткой, миссис Терни, о каком-то споре, который случился у нее с одной из медсестер или работниц приюта. Вскоре после этого нас отвели на ужин, и та женщина, которая побила миссис Терни и о которой говорил доктор Дент, сидела у двери столовой. Внезапно миссис Терни схватила чашку чая и, выбегая в коридор, швырнула ее в свою обидчицу. Раздались громкие крики, а после миссис Терни вернули на свое место. На следующий день ее перевели к «женщинам на веревке», к которым отправляли самых опасных и наиболее склонных к самоубийству пациенток на острове.

В первое время я не могла спать и не хотела, стремясь не упустить ничего нового. Дежурившие ночами медсестры, судя по всему, были недовольны этим. В любом случае, однажды ночью они пришли и попытались заставить меня принять дозу какого-то лекарства в стакане, которое должно было «усыпить меня», по их словам. Я ответила, что не собираюсь этого делать, и они ушли, как я надеялась, на всю ночь. Мои надежды были напрасны, потому что через пару минут они вернулись с доктором, тем самым, который опрашивал нас в день прибытия. Он настоял на том, чтобы я выпила это, но я поставила себе целью не терять сознание даже на несколько часов. Когда он понял, что меня не уговорить, он рассердился и заявил, что уже потратил слишком много времени на меня. Что если я не выпью лекарство, он введет его в мою кровь посредством иглы. Я подумала, что если лекарство окажется в моей крови, я уже не смогу от него избавиться, а если я проглочу его, надежда еще останется, так что я согласилась принять его. У него был запах опия, и его было довольно много. Как только меня оставили в покое и заперли дверь, я попыталась засунуть палец в собственное горло так глубоко, как возможно, и химикату пришлось оказывать свое действие на что-нибудь другое.

Я должна отметить, что дежурившая по ночам медсестра по фамилии Бернс из шестого отделения обращалась с несчастными больными весьма дружелюбно и терпеливо. Другие медсестры несколько раз пытались выболтать у меня что-нибудь о мужчинах и спрашивали, не нужен ли мне любовник. Они обнаружили, что я не слишком люблю говорить на эту столь интересующую их тему.

Раз в неделю пациентки принимали ванну, и только в это время они допускались до мыла. Одна из больных как-то передала мне кусочек мыла размером с наперсток, и я высоко оценила ее желание сделать что-нибудь бескорыстное, но подумала, что для нее дешевое мыло будет ценнее, чем для меня, так что со словами благодарности отказалась от подарка. В день купания ванну наполняют водой, которую не меняют, пока пациентки моются, одна за другой. Так продолжается, пока вода не становится совсем грязной, и тогда ее спускают, а ванна наполняется снова, не будучи отмытой. Одни и те же полотенца используются всеми женщинами, как теми, у которых есть нарывы, так и здоровыми. Здоровые пациентки настаивают на том, чтобы воду меняли почаще, но им приходится подчиняться воле ленивых и равнодушных медсестер. Платья едва ли меняют чаще раза в месяц. Когда к пациентке приходил посетитель, я видела, как медсестры спешно переодевают ее до того, как он войдет. Это сохраняло видимость хорошего и заботливого содержания.

Пациентки, не способные позаботиться о себе, постепенно покрываются грязью, и медсестры не утруждаются ухаживать за ними, но иногда приказывают другим больным делать это.

В течение пяти дней нас заставляли сидеть в одной комнате с утра до вечера. Время никогда не текло для меня так медленно. Все мы были одеревеневшими, больными и усталыми. Мы рассаживались по скамьям небольшими группками и мучили наши животы, обсуждая, какие блюда съедим в первую очередь, когда выйдем отсюда. Если бы я не знала, как голодны мы были и насколько прискорбным было наше положение, это беседа была бы крайне забавной. Но, зная все это, я лишь находила это грустным. Когда тема еды, бывшая, судя по всему, излюбленной, исчерпывала себя, пациентки говорили об учреждении и том, как их содержат. Мнения о работе медсестер и съедобности пищи совпадали у всех.

С течением времени состояние мисс Тилли Мэйард становилось все хуже. Она постоянно мерзла и не могла есть предлагаемую пищу. День за днем она пела, чтобы поддерживать в себе хорошие воспоминания, но, в конце концов, медсестра запретила ей. Я разговаривала с ней каждый день и с прискорбием видела, как стремительно она слабеет. Наконец, она впала в заблуждение. Она стала думать, что я пытаюсь выдать себя за нее, и что люди, которые приходят, чтобы увидеть Нелли Браун, на самом деле были ее друзьями, ищущими ее, но я неким образом обманывала их, заставляя их верить, что я — искомая девушка. Я пыталась разубедить ее, но это оказалось невозможно, так что я перестала общаться с ней, боясь, что мое присутствие только вредит ей и питает ее фантазии.

Одной из пациенток, миссис Коттер — симпатичной хрупкой даме, — однажды на прогулке показалось, что по дорожке вдалеке идет ее муж. Она покинула колонну, в которой шла, и побежала навстречу ему. За это ее отправили в одиночную палату Ретрита. После она рассказывала:

— Одно воспоминание об этом может свести меня с ума. За то, что я плакала, медсестры били меня ручкой от метлы и садились на меня, чем повредили меня внутренне, и теперь я не смогу оправиться. Потом они связали меня по рукам и ногам и, накинув простыню на мою голову, туго закрутили ее на горле, чтобы я не могла кричать, и так опустили меня в ванну с ледяной водой. Они удерживали мою голову в воде, пока я не утратила силы и не потеряла сознание. В другой раз они держали меня за уши и били головой об пол и о стену. Еще они вырывали мои волосы с корнями, так что теперь я не смогу их отрастить.

Миссис Коттер показывала мне доказательства своего рассказа — вмятину на затылке и голые участки кожи там, где были вырваны пряди волос. Я передаю ее слова так точно, как могу: