Полдень, XXI век (декабрь 2012)

Соглядатай, громко ойкнув, отпрянул прочь, а Горюнов тут же замкнул электроды, соединив их рабочие поверхности. Щелчок получился вполне звучный, и озоном запахло отчётливо. А для достоверности врач вполне натурально дёрнул плечами, будто его подбросило при разряде.

Так всегда бывает. Это в кино показывают.

И опять: «Ещё адреналин!» – «Атропин!» – «Ещё разряд!»

И в том же духе тридцать минут!

Пролетели они незаметно.

Отыграв положенное время, Горюнов в изнеможении отошёл от койки, чуть картинно вытер пот со лба. Устало поглядел на бледного эксперта: «Всё, что мог, коллега…»

А минутой ранее аккуратно отсоединил датчики монитора – нули и изолинии на дисплее печально подтверждали: в койке полноценный труп. Впрочем, эксперт сразу не поверил. Не хотел верить – пытался прощупать пульс, зрачки смотрел, крутился вокруг тела Робин Гуда, будто мог что-либо изменить.

Бегай-бегай, думал Горюнов. Состояние биостаза на глаз отличить от смерти очень трудно. Тем более, не зная, что такое состояние вообще существует.

Наконец, активность коллеги переместилась в область телефонных переговоров. Звонил, судя по всему, «серому» – и то наливался пунцовым цветом, то бледнел до прозрачности. И всё время обильно потел. Видно, ничего приятного для себя в трубке не слышал.

В это время Горюнов достаточно громко и отчётливо обратился к Вере:

– Вызывай санитаров. Пусть транспортируют тело в патанатомию.

Это был сигнал. Вера кивнула и схватилась за мобильник. Мальчишки должны были подготовиться, и они не подкачали. Буквально через три минуты за дверью интенсивного блока послышался шум. Заглянул спецназовец, но Горюнов уверенно поднял руку: «Пропустите, это санитары из морга!» Боец уставился на эксперта, тот лишь досадливо отмахнулся.

В следующий миг двое взъерошенных юношей в грязноватых халатах и с разболтанной каталкой – точно из патанатомии, удивился Горюнов, и как добыли? – резво закатили в интенсивку. А что, студенты на подработках выглядят именно так. Врач показал куда рулить, помог погрузить тело в чёрный пластиковый мешок и переложить. Напутственно махнул рукой.

А спустя несколько минут разглядел в окно, что через ворота клиники выезжает потрёпанный фургон и беспрепятственно скрывается в ночи.

Горюнов присел к столу, уже не скрываясь, налил коньяку. То, что все неприятности ещё впереди, он понимал отчётливо. Поднимут тренды, обнаружат обман, а тело в морге, наоборот, – не найдут. Вопросов будет много, и все неприятные.

Ну да ладно, не впервой. Может, удастся поколдовать с аппаратурой, пока «серый» будет полоскать своего эксперта. Может…

Может, этим ребятам удастся сделать что-нибудь полезное? Вера сказала, есть у них надёжное место и врач. Выход из стаза безопасен: функции восстанавливаются, человек приходит в себя. Операцию хирурги сделали мастерски.

А неприятности… Ну что ж, неприятности?..

Да гори они все синим пламенем.

Евгений Акуленко. Максимка

Рассказ

– Ты, блин, уснул там, а?..

Из раздумий выдернул окрик тети Клавы.

Тетя Клава повар. Тете Клаве некогда. Ей надо сегодня приготовить ужин на пятьдесят два воспитанника. Одной. И по возможности праздничный. А потом мчаться домой, чтобы приготовить ужин еще и там. Наверное, точно такой же ужин. Максимка не понимал, как из одних и тех же продуктов можно приготовить разную еду. Да, носит тетя Клава, и что? Все носят. Голодом Максимка не голодует, а жрать, поди, хочет каждый. Пусть носит, не жалко. Мысли его сейчас больше занимало другое.

Вот взять дуршлаг. Известно, макаронина точно пролазит в дырочку, Максимка проверял. А не падает. Парадокс?

– Намакаронился? Давай!..

Максимка вздохнул и с сожалением оторвался от созерцания посудины. Ну, а чего? Японцы, вон, камни созерцают. Дуршлаг хуже, что ль?

Максимке на кухне нравилось. Он всегда вызывался тете Клаве помочь: лук, там, почистить, макароны доесть. Макароны, надо сказать, были холодные, слипшиеся и несоленые. Их еще не каждый сможет осилить. Так-то.

В детдоме царило предпраздничное оживление. Девчонки наряжали елку, парни повыше развешивали гирлянды, сновала малышня с пылевыми тряпками, в воздухе веял веселый матерок. Максимка подобные приготовления видал в гробу и поспешил к мансардному окну. Там можно удобно устроиться на низком подоконнике и, приклеившись пятаком по холодному стеклу, рассматривать летящие с неба снежинки.

На лестнице столкнулся с Леной. Расплылся в улыбке:

– О, Ленок! Пойдем, покурим!

Лена нахмурилась, поджала губы. Оглянулась через плечо, не слышал ли кто?

– Балбесина! Ты как с воспитателем разговариваешь?

Тон ее казался строгим, глаза – нет.

Максимка рад Лене всегда. Лена – классная. Лена – человек, не то что некоторые… крысы. Она никогда не визжала дурниной, не топала ногами. Говорила негромко и с легкой хрипотцой, отчего в голосе ее чудился мягкий кошачий рокот. Вела себя просто и честно. Лену уважали. Если кто-то по своему скудоумию решался ей нахамить, то делал это единожды. В детдоме не бьют просто так, но если бьют, то с размаха. Еще Лена была красивой…

– Сачкуешь?

Максимка дернул плечом. Фигово, когда у тебя нет родителей и тебе двенадцать. Да еще и Новый год у всех…

– Снегуркой будешь сегодня? – Максимка покраснел. Старался спросить как можно более безучастно, но прозвучавшая в голосе надежда выдала его с потрохами.

Лена виновато улыбнулась и покачала головой.

Означало это, что встречать им Новый год с Бабой Галей одним.

– Ну чего ты? Перестань! – Лена привлекла Максимку к себе, взъерошила волосы.

Господи! Господи! Боже милосердный! Какое же блаженство! Так бы и стоял вечно. Не шелохнувшись, не отрываясь. Каждой клеточкой своей впитывая ее прикосновение, ее тепло, ее запах. Еще секунду, еще капельку. Боже!

И самое страшное, если она уберет, отдернет руку первой. Тогда все. Тогда хоть сразу под электричку. Этого нельзя допустить. Никак. Никогда.

Максимка вырвался, бросил исподлобья:

– Ну и давай, катись к хахалю своему!..

Забор вокруг здания – тема отдельная. Сложенные из кирпича столбы постоянно ведет, потому как фундамент под них соорудить никто не удосужился. И не падают они только потому, что скреплены меж собой металлическими решетками. Зато каждую весну с завидным постоянством случается один и тот же ритуал: бригада бухих шабашников подновляет отвалившуюся от кирпича штукатурку. Еще в заборе есть ворота, намертво вросшие в землю. Максимка не помнил случая, чтобы когда-нибудь они отворялись, ибо сила, способная это свершить, вероятно, должна равняться направленному ядерному взрыву. Зато ворота регулярно подкрашивались зеленой краской. До кучи с амбарным замком, сковывающим створки. А вот вместо калитки, в противовес, предполагались одни ржавые петли, из-за чего вся заборная конструкция характер носила исключительно номинальный.

Иной остановившийся перед воротами отчаянно сигналящий грузовик не вызывал ничего, кроме жалости. Шансов заехать на территорию у него не было никаких.

К забору подкатили, поблескивая глянцем, три джипа, остановились вплотную друг за другом. Захлопали дверцы. Перед входом сгрудились люди с пакетами и свертками. Сбились в кучу, как овечья отара, будто натолкнулись на несуществующую калитку. И разом, словно бойцы в атаку, устремились внутрь. У каждого улыбка надета, и каждый тайком думает про себя: быстрей бы уж все закончилось.

Эти, как их… оккупанты… авантюристы… Максимка никак не мог запомнить. Волонтеры, вот! Привезли бедненьким деткам ношеные шмотки и жрачку с барского стола. Совесть успокоить перед Новым годом.

И тотчас по коридорам и по лестнице загрохотали десятки ног. Навстречу халяве. Воспитанники сыпанули, как горох, окружили гостей, подперли со всех сторон. Те неловко переминались с ноги на ногу и не могли сказать: «му». Ну правда, как овцы среди волчьей стаи. Наиболее проворные ручонки уже потянулись шуровать по пакетам, и непонятно, чем бы все это закончилось, если бы не раздался громовой бас Бабы Гали.