Газета День Литературы 155 (2009 7)

Окуджавско-быковская модель истории России – это хорошо знакомая либеральная, русофобская модель, многократно раскритикованная, в том числе А.Солженицыным и В.Максимовым, коих автор книги "не трогает". И вполне естественно, что Быкову близки разных мастей разрушители государственности, "имперского архетипа": декабристы, народовольцы, террористы, ленинская гвардия, шестидесятники, диссиденты, либералы; народы и отдельные личности, охваченные русофобией, сепаратизмом. Проиллюстрирую это на двух примерах из главы "Упразднённый театр".

Быков никак не комментирует (нужно полагать, соглашается) высказывание Окуджавы о действиях Шамиля Басаева и его банды в Будённовске, а также предположение Булата Шалвовича, "совести интеллигенции", что Басаеву "когда-нибудь … памятник поставят". Захар Прилепин (восторгаю- щийся Быковым и в новой своей книге этого года "Terra Tartarara: Это касается лично меня") уверен, знает, что в таких случаях должны делать нормальные – то есть не интеллигентные – русские люди…

Аналогичную позицию занимает Дмитрий Львович в трактовке поведения Окуджавы в октябре 1993-го года. Как всегда, руководствуясь странной логикой и ещё более странной, ущербной, либерально-интеллигентской моралью, он оправдывает Булата Шалвовича и как подписанта позорного письма 42-х, и как человека, который получал наслаждение при виде расстрела Белого дома.

Многие, в том числе русские патриоты, с сочувственным удивлением задавались вопросом: как такое могло произойти с Булатом Окуджавой, автором "Полуночного троллейбуса", "Здесь птицы не поют…", "Молитвы", "До свидания, мальчики", "По смоленской дороге", других любимых народом песен.

Первым на возможность такой метаморфозы указал Михаил Лобанов. Он в статье "Просвещённое мещанство" ("Молодая гвардия", 1968, № 4), ссылаясь на реакцию Окуджавы на критику в адрес фильма "Женя, Женечка и Катюша", справедливо писал: "Но дело ли стихотворца – ни за что ни про что угрожать судом" – и пророчески предостерегал: "Даже как-то страшновато: попадись-ка под власть такой прогрессистской руки…"

Уже в 1987 году Лобанов в статье "История и её литературные варианты" (Лобанов М. Страницы памятного. – М., 1988) точно определил "болевые точки" исторической прозы Окуджавы. Это, прежде всего, русофобия и несовместимость идеалов, утверждаемых писателем, с традиционными ценностями отечественной литературы и русского народа. И наконец, уже в своих мемуарах, имея в виду поведение Окуджавы в октябре 93-го, Михаил Петрович подводит итог: "К этому вели его давние принюхивания к крови в графоманских "исторических" опусах, где маниакально повторяется одно и то же: "кровь", "чужая кровь", "затхлая кровь", "я вижу, как загорелись ваши глаза при слове "кровь", "а одна ли у нас кровь?", "нет слов, способных подняться выше крови" и т.д." (Лобанов М. В сражении и любви. – М., 2003).

Да и в известных песнях Окуджавы, думаю, немало строк вызывают вопросы. Например, в "гимне" шестидесятников есть слова, которые не одно десятилетие меня смущают: "Поднявший меч на наш союз // достоин будет самой худшей кары, // и я за жизнь его тогда // не дам и ломаной гитары".

Если это не разрешение крови по совести, то что это? О каком союзе идёт речь, можно не уточнять, и так ясно…

Таким образом, в последнем десятилетии жизни Окуджавы нет ничего неожиданного, все его поступки, оценки логически вытекают из особенностей его личности, мировоззрения, творчества, и, прежде всего, – из ненависти к исторической России. Поэтому Окуджава всегда оказывался с теми, кто поднимал "меч" на Советский Союз, Россию, народ, вместе с Горбачёвым, Ельциным, Чубайсом, Гайдаром… По признанию двух последних людоедов-"реформаторов", свои деяния они поверяли по Булату Шалвовичу, который был для них высшим судиёй.

И не будет преувеличением сказать, что гибель миллионов россиян, раньше времени ушедших из жизни, смерть этих жертв либерального ГУЛАГа и на совести Окуджавы.

Ещё одна бросающаяся в глаза особенность книги Быкова – это резусконфликтность глав: то, что утверждается в одной части, противоречит тому, что сообщается в другой. Так, в главе "Упразднённый театр" читаем: "В последние годы (жизни. – Ю.П.) Окуджава думал, что виной всему было не советское, а русское: советское лишь попало в наиболее болезненные точки народа, сыграло на его худших инстинктах. Об этом он говорит в последнем интервью". Но из другой главы – "Окуджава и диссиденты" – следует, что к таким убеждениям Булат Шалвович пришёл почти на 30 лет раньше. Я понимаю, что трудоголик Быков мог забыть о том, что написал на странице 476-ой, поэтому осмелюсь напомнить ему: "Самым страшным пониманием … было твёрдо сложившееся к концу шестидесятых (курсив мой. – Ю.П.) осознание, что его отец, мать, дядья были винтиками в той самой машине, которая их уничтожила в конце концов; и машина эта называется не столько советской властью, сколько русской историей (курсив мой. – Ю.П.)".

Однако неувязочка вышла не только со сроками, но и с самим действом, с самой русской историей. В главе "Ольга. Ленинградский перелом", на странице 437-ой читаем: "Комиссары в пыльных шлемах вдруг догадались, что вместе со старой Россией – в которой отвратительного хватало, что и говорить! – они уничтожили нечто невозвратимое и, быть может, самое глав- ное".

Итак, если признаётся, что "комиссары" уничтожили невозвратимое, тем более, главное, то, во-первых, о какой неизменной русской имперской парадигме может идти речь (а мы помним, что это сквозная идея книги), и, во-вторых, при чём тут русская история. Нет, господа хорошие, окуджавы, аксёновы, трифоновы, литвиновы, радеки, якиры и им подобные, не надо всё валить на "русскую парадигму", перекладывая на русских и Россию груз ответственности со своих родителей и с тех народов, которые они представляют, и которые вместе с русскими "поучаствовали" в революции, Гражданской войне… Поучаствовали в уничтожении исторической России.

Многое ещё, конечно, хотелось и следовало прокомментировать: и то, как характеризуются грузины и армяне в главе "Родители", и то, как якобы Россия захватила Грузию, и то, как говорится в книге о С.Есенине, М.Цветаевой, М.Светлове, Ю.Казакове, В.Высоцком, С.Кирсанове, Д.Самойлове, А.Битове, В.Аксёнове, А.Синявском и других писателях. Хотелось бы показать, как безбожно перевирается история литературы в случаях с "Нашим современником" и дискуссией "Классика и мы", как нагло оболганы (в духе РАППовских погромщиков 20-х годов) Станислав Куняев, "День" и "русская партия"… Всего не перечислишь.

Но я понимаю: газета не безразмерная, не серия "ЖЗЛ", которую дважды осчастливил своими "кирпичами", своей словесной диареей Дмитрий Быков. Уверен, впереди новая книга в этой серии и новые премии. То, чем занимается Быков, востребовано современной космополитической, русофобской интеллигенцией.

Всё сказанное заставляет меня скорректировать прежнее своё отношение к Быкову. В статье о его книге "Пастернак" я назвал Дмитрия Львовича Коробочкой и Хлестаковым в одном флаконе. Теперь, после прочтения "Окуджавы", понимаю, что с Коробочкой погорячился. Всё-таки до уровня Коробочки Дмитрию Львовичу ещё нужно дорасти…