Булгаков

П. А. Флоренский в "Столпе и утверждении истины" пришел к выводу: "Личность, сотворенная Богом, - значит святая и безусловно ценная своею внутренней сердцевиною, - личность имеет свободную творческую волю, раскрывающуюся как систему действий...". Такой единственной творческой личностью в ершалаимском мире М. и М. выступает Иешуа, а в московском Мастер. Флоренский утверждал, что "получает человек по мере того, как отдает себя; и, когда в любви всецело отдает себя, тогда получает себя же, но обновленным, утвержденным, углубленным в другом, т. е. удваивает свое бытие". Маргарита в М. и М. обретает посмертное бытие за свою любовь к Мастеру, Мастер - за свой творческий подвиг, выразившийся в создании гениального романа о Понтии Пилате, а Иешуа Га-Ноцри - единственный, кто заслуживает высшее, надмирное бытие, за свою безоговорочно жертвенную приверженность Истине.

В М. и М. отразился еще один принцип, сформулированный Флоренским. В "Мнимостях в геометрии" он отмечал: "Если смотришь на пространство через не слишком широкое отверстие, сам, будучи в стороне от него, то в поле зрения попадает и плоскость стены; но глаз не может аккомодироваться одновременно и на виденном сквозь стену пространстве, и на плоскости отверстия. Поэтому, сосредоточиваясь вниманием на освещенном пространстве, в отношении самого отверстия глаз вместе и видит его и не видит... Вид через оконное стекло еще убедительнее приводит к тому же раздвоению: наряду с самим пейзажем в сознании налично и стекло, ранее пейзажа нами увиденное, но далее уже не видимое, хотя и воспринимаемое осязательным зрением или даже просто осязанием, например, когда мы касаемся его лбом... Когда мы рассматриваем прозрачное тело, имеющее значительную толщину, например, аквариум с водой, стеклянный сплошной куб (чернильницу) и прочее, то сознание чрезвычайно тревожно двоится между различными по положению в нем (сознании), но однородными по содержанию (и в этом-то последнем обстоятельстве - источник тревоги) восприятиями обеих граней прозрачного тела. Тело качается в сознании между оценкой его как нечто, т. е. тела, и как ничто, зрительного ничто, поскольку оно призрачно. Ничто зрению, оно есть нечто осязанию; но это нечто преобразовывается зрительным воспоминанием во что-то как бы зрительное. Прозрачное - призрачно... Как-то мне пришлось стоять в Рождественской Сергиево-Посадской церкви, почти прямо против закрытых царских врат. Сквозь резьбу их явно виделся престол, а самые врата, в свой черед, были видимы мне сквозь резную медную решетку на амвоне. Три слоя пространства: но каждый из них мог быть видим ясно только особой аккомодацией зрения, и тогда два других получали особое положение в сознании и, следовательно, сравнительно с тем, ясно видимым, оценивались как полусуществующие ...".

Данный оптический принцип в М. и М. проявляется, в частности, тогда, когда перед Великим балом у сатаны Маргарита смотрит в хрустальный глобус Воланда. Она "наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, многокрасочно расписался и превратился как бы в рельефную карту. А затем она увидела и ленточку реки и какое-то селение возле нее. Домик, который был размером с горошину, разросся и стал как бы спичечная коробка. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки, от которой валил черный дым. Еще приблизив свой глаз Маргарита, разглядела маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка". Здесь эффект двупластного изображения усиливает тревожное состояние Маргариты, пораженной ужасами войны.

Сама трехмирная структура М. и М. может служить своеобразной иллюстрацией к оптическому явлению, разобранному и истолкованному Флоренским. Когда читатель знакомится с ожившим миром древней легенды, реальным до осязаемости, потусторонний и московский миры воспринимаются порой как полусуществующие (хотя при этом мир Воланда часто кажется реальнее современного мира). Угаданный Мастером Ершалаим во многом ощущается как действительность, а город, где живет он сам, нередко кажется призрачным.

Кроме идей Флоренского, трехмирность М. и М. имеет своим источником книгу Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865-1941) "Тайна Трех. Египет и Вавилон" (1925) - первую книгу его трилогии о происхождении христианства. Последняя часть этой трилогии, "Иисус Неизвестный", повлияла на авторский подход к идеям Христианства в М. и М., а вторая часть, "Тайна Запада. Атлантида - Европа", отразилась в пьесе "Адам и Ева". В "Тайне Трех" Мережковский утверждал: "О четвертом измерении кое-что знает Эйнштейн, но, может быть, больше знают Орфей и Пифагор, Иерофант "Четверицы Божественной", которую воспевает он как "число чисел и вечной природы родник..."

Пифагора и Орфея объясняет Шеллинг: над тремя началами в Боге, Отцом, Сыном и Духом, возвышается сам Бог в единстве Своем, так что тайна Бога и мира выражается алгебраически: 3+1=4 ("Философия откровения" Шеллинга). Это и значит: в Боге Три - Четыре в мире; Троица в метафизике есть "четвертое измерение" в метагеометрии...

"Три свидетельствуют на небе, Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле, дух, вода и кровь; и сии три об одном" (I Иоан. V, 7-8).

Это и значит: божественная Троица на небе, а на земле - человеческая. Но что такое Троица, Три, нельзя понять, не поняв, что такое Один.

Тайна Одного есть тайна божественного Я...

Между Единицей-Личностью и Обществом-Множеством умножающий, рождающий Пол - как перекинутый над пропастью мост. Мост провалился, и пропасть зияет: на одном краю - безобщественная личность - индивидуализм, а на другом - безличная общественность - социализм.

Социализм и сексуализм: в нашей мнимохристианской современности атеистический социализм, а в языческой древности - религиозный сексуализм две равные силы; одна разрушает, другая творит.

Существо социализма - безличное и бесполое, потому что безбожное. "Пролетарии", "плодущие" - от латинского слова proles, "потомство", "плод". Телом плодущие, а духом скопцы; не мужчины, не женщины, а страшные "товарищи", бесполые и безличные муравьи человеческого муравейника, сдавленные шарики "паюсной икры" (Герцен)".

У Булгакова московский мир - это "мнимохристианская" атеистическая современность, все персонажи которого удивительно безлики и бесполы. В отличие от него, потусторонний мир Воланда представляет собой олицетворение древнеязыческого "религиозного сексуализма", кульминацией которого становятся сексуальные оргии Великого бала у сатаны. Этот мир является единственным видимым творящим началом в романе. Характерно, что Маргарита обретает сексуальное начало только оказавшись в мире Воланда. Ершалаимский же мир Иешуа подчеркнуто асексуален, как асексуально, по мысли Мережковского, истинное христианство, где плоть и кровь обращаются в дух.

Мережковский продолжал: "Тайна Одн

ого - в Личности, тайна Двух - в Поле, а тайна Трех в чем?

Три есть первый численный символ Множества - Общества. Tres faciunt collegium. Трое составляют собор" - общество. "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них". Он Один среди Двух - в Поле, среди Трех - в Обществе.

Или, говоря языком геометрии: человек в одном измерении, в линии - в движущейся точке личности; человек в двух измерениях, в плоскости - в движущейся линии пола, рода, размножения; и человек в трех измерениях, в теле человечества - в движущейся плоскости общества: Я, Ты и Он.

Как легко начертить, но как трудно понять эту схему Божественной Геометрии (подобная "Божественная Геометрия" в скрытом виде присутствует и у Флоренского в "Мнимостях в геометрии". - Б. С.). Не отвлеченно-умственно, а религиозно-опытно понимается она только в "четвертом измерении", в метагеометрии".

Четвертое измерениие, по Мережковскому, - это вместилище Божественного Духа. Развивая эту мысль, Булгаков изобретает пятое измерение - обитель дьявола. Поэтому Коровьев и говорит Маргарите, объясняя, как Нехорошая квартира превратилась в огромный зал для Великого бала у сатаны: "Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов. Скажу вам более, уважаемая госпожа, до черт знает каких пределов!"