Газета День Литературы 156 (2009 8)

Правда, совсем обойтись без фрейдистских ассоциаций при чтении нового лимоновского сборника практически невозможно. Например, в тяжбе за "авторские" права на душу и воспитание сына, которую на протяжении всей книги Лимонов ведёт со своей женой ("актрисой Е.В."), определённо просматривается реструктурированный эдипов комплекс: желание отца избавиться от матери-соперницы. Разумеется, в этом треугольнике силовое поле конфликта обеспечивается не "эросом", а "эйдосом": склонный к самообожествлению лирический герой Лимонова не может примириться с тем, что ребёнок, появившийся в результате его скоротечной связи с обычной смертной женщиной, будет иметь сложности при вознесении на Олимп. Однако неразумная мать, подозрительно напоминающая хтонических чудовищ древнегреческой мифологии, всеми силами пытается оставить сына в плену земного начала, помешать богу-отцу подарить своему любимому отпрыску хотя бы культурное бессмертие.

Поэтому так часто звучат в "Мальчике…" разоблачительные характеристики "актрисы Е.В.", призванные напомнить любому заинтересованному лицу, насколько она – в противовес ангелической сущности Эдуарда Вениаминовича – отягощена "человеческим, слишком человеческим". Читатель, в частности, может узнать, что Е.В. "низка, у неё нет высот, Она – возлюбленная наоборот, У неё есть живот, да, но два крыла, Ей эта поганая жизнь отсекла". Лирический оппонент несчастной Е.В., как легко догадаться, сумел избежать этой мучительной ампутации: "А я летаю! Вам удивительно? Хотя и летаю я очень мучительно. Но я не тяжёлый, и два крыла, Моя звезда для меня сберегла…"

Всем, записавшимся на краткие курсы молодого "сынка", Лимонов даёт мудрый совет, позволяющий надёжно сохранить врождённые теоморфные признаки: "Мальчик, беги! Мальчик, беги! От баб убегай скорее! Пусть бабка суёт свои пироги, Пусть мать вся улыбками реет, Плюнь на улыбки и на морщины, Бабы – не участь мужчины! … О покидай, покидай, покидай! Этот вонючий слезливый рай – Сторону матери!"

Кто не послушается этого мудрого поэтического наставления, рискует разделить печальную участь лимоновских родителей, которые, как и большинство обывателей, "жили в плену привычек, Запасали картошку, покупали пальто, Делали запасы соли и спичек, Но в Истории из двух не участвовал никто".

Те же, кто выберет сторону отца (что предполагает необходимость "ничего не бояться, отправляться в тюрьму и на эшафот"), получат возможность вырваться за пределы скоро- течного земного существования и оказаться в царстве большого времени. В нём, если верить Бахтину, "ничто не пропадает бесследно, всё возрождается к новой жизни". Нет смысла спорить, что это довольно приличный бонус за переход на мужскую сторону в заурядном семейном конфликте.

Всеволод НЕКРАСОВ РАЗГОВОР В НЬЮ-ЙОРК СИТИ ОБ ОДНОМ АНТИСЕМИТЕ

Всеволод Некрасов – легенда русского концептуализма, легенда лианозовской школы, легенда русского авангарда семидесятых годов. Собственно, поэтический послевоенный авангард с него и начинался. Родился он в 1934 году в Москве. Умер в мае этого года. Начиная с 1989 года, вышли в свет семь книг его стихов и статей. Первый легальный сборник в России ("Справка") был издан в 1991 году за свой счёт. В 2007 году поэту с формулировкой "За особые заслуги перед русской литературой" присудили премию Андрея Белого. Уже потом, гораздо позже, появился Пригов с компанией, грубо отодвинувшие Некрасова подальше от мировой прессы и издательств.

Я был знаком с Севой Некрасовым много лет. Он приходил к нам домой вместе с художником Эриком Булатовым. Когда-то давно-давно Эрик написал великолепный портрет моей жены, актрисы Ларисы Соловьёвой, она тогда работала в театре Современник. Бывали мы вместе с Севой и в мастерской Булатова. Заходил он и в журнал "Современная драматургия", где я тогда работал. Даже приносил свои статьи о русской драматургии. Увы, не опубликовал, о чём сожалею.

Всеволод Некрасов вполне справедливо позже упрекал меня, когда я попросил дать в "Завтра" его гневную статью о приговщине, которая была помещена лишь в сетевом журнале, – мол, на жареное потянуло, а вот о русских драматургах не стал печатать. Пишет он уже в своём ответе на обсуждение его "Разговора" в мой адрес: "И, наконец, отдельная благодарность за внимание Владимиру Григорьевичу Бондаренко. Думаю, кое-какие конкретные расхождения общего характера с позицией Владимира Григорьевича и газеты "День Литературы" у нас всё же остаются, найдутся. Боюсь, надеюсь. За приветственные же слова спасибо, но смущает и то, что это, собственно говоря, не первый наш контакт с Владимиром Григорьевичем…"

Далее с присущей ему беспощадностью вспоминает прошлое: "Речь тут вот о чём. В 1986 году в "Просвещении" вышла наша с Аней книга "Театр Островского", написанная по материалам рецензий на постановки Островского, увиденные в командировках от кабинета драмтеатров ВТО. Из этой книги издательство сюрпризом для нас выбросило самые существенные главы: о постановке Юрского "Правда – хорошо" в т-ре Моссовета и главу с названием "Экология искусства". Это нам не понравилось, и какое-то время пытались мы эти главы-статьи предлагать ещё куда-то. А куда? Подходящих мест, собственно, два и было: "Театр" и эта "Драматургия". Т.е. Пархоменко и Бондаренко… Но нет, это не заинтересовало. И вот "Разговор". Он написан через 20 лет и ставит вопрос о подлой блатной спайке часто под скрытой национальной маркой и гнили, которую блат не разводить не может и развёл-таки как раз за эти 20 лет. Ставит (поневоле) и в общем виде. Эта постановка вопроса и вынужденный, спровоцированный национальный аспект, по всему судя, и вызвали сочувствие и интерес Владимира Григорьевича и показались ему близки "Дню литературы"… Персонально же Владимиру Григорьевичу Бондаренко кроме высказанной уже признательности хотелось бы задать и вопрос: а что, плохо ли было бы "Современной драматургии" в 86 году в своё время напечатать наши с А.И. Журавлёвой "Экологию искусства" и рецензию на спектакль С.Ю. Юрского и его же теоретизирования?.."

Увы, прав Всеволод Некрасов, и возможности какие-то у меня были. Так что поделом поэт меня шпыняет за старые грехи. И ведь уже тогда, в восьмидесятые годы, Некрасов чуял проникновение блатных ребятишек в искусство, опошление и классики, и авангарда. Такая блатная "наука естественно стала первым и необходимым инструментом блатных делишек. Чем 20 лет назад только грозилась. Хоть и отчётливо – и это есть в статьях, предложенных В.Г. и В.Г. спокойно откинутых. В своё время... А дальше пошло время уже другое, и становилось оно временем делишек эпштейнов (в нашем деле, во всяком случае) не благодаря ли и Владимиру Григорьевичу Бондаренко? Отчасти... В том числе…"

Не хватало нам жёсткости ни тогда, ни теперь, и авагардист и концептуалист Всеволод Некрасов был куда более принципиален, чем я.

"Это сейчас жучок банальный раздулся в нечто хичкоковское, собрал собратьев и норовит управить новым авангардным русским искусством из университетов Соединенных Штатов Америки. А тогда, чтоб жучка к ногтю взять, не требовалось и В.Г. Бондаренко как одного из вождей Направления. Вполне хватило бы В.Г. Бондаренко просто как компетентного редактора. Было бы, как выражаются логики, необходимо и достаточно. Но именно как один из лидеров – по крайней мере, заметных фигур – известного направления за Всё Высокое и Всё Прекрасное, Истинное и Божественное, В.Г. Бондаренко знал, что все Такое превыше же профессионального, и формализм как "поэтика профессионализма" (выражение А.Рапопорта) есть вредная ересь. Потому, видно, и не заинтересовался совсем статьями, одним из авторов которых значился поэт формалист-авангардист-модернист Вс. Некрасов…"