Охота. Я и военные преступники

Хотя трибунал независим в правовом отношении, этой организации недостает прав, которыми наделены суды суверенных государств. Подобно большинству национальных судов, трибунал имеет право рассылать повестки конкретным лицам и институтам с требованием предоставить документы и другие доказательства, а также требовать явки на заседание и выдавать международные ордера на арест. Но, в отличие от национальных судов, он может только просить, чтобы повестки и ордера на арест исполнялись. Трибунал может только просить, чтобы государства сотрудничали с ним добровольно и честно. А это означает, что сотрудничество слишком часто зависит от политических условий и, в особенности, от политических интересов людей, управляющих этими государствами. Если лидеры данных стран не хотят, чтобы трибунал получил важные доказательства, допросил важных свидетелей или арестовал лиц, находящихся в их юрисдикции, они просто не сотрудничают с ним. Доказательства можно скрыть, свидетелей — устранить, а беженцев — спрятать. Служба прокурора не имеет правовых оснований проводить собственные обыски и аресты, а трибунал не может применить меры, если государство отказывается сотрудничать. Отсутствие реальной власти неизбежно превращает трибунал в организацию политическую. Он может обратиться в Совет безопасности ООН, который наделен властью и имеет право наложить определенные санкции. Но это маловероятно, поскольку Совет безопасности редко предпринимает столь решительные действия, пока ситуация не становится критической. Совет вряд ли позволит проблемам, подобным тем, с какими имеет дело Международный трибунал, влиять на дипломатические отношения стран на самом высоком уровне. Большее, на что может рассчитывать трибунал, — это резолюция Совета безопасности. Если государства-члены Совета не придут к согласию относительно плана действий, не будет и резолюции. Трибуналу остается только обращаться к правительствам других стран и просить их оказать влияние на государства, отказывающиеся сотрудничать и исполнять требования трибунала. За восемь лет, проведенных в Гааге, я потратила массу времени на то, чтобы обеспечить политическое давление на государства, подобные Сербии и Хорватии, с тем, чтобы принудить их выполнить свои международные обязательства по сотрудничеству с трибуналом.

В 1994 году бюджет Международного трибунала составлял 10,8 млн долларов. К тому моменту, когда я прибыла в Гаагу, он вырос до 94 млн долларов. Служба прокурора располагала примерно 30 млн. В ее штате состояло около 400 адвокатов, следователей, аналитиков и переводчиков. К тому времени трибунал уже выдвинул 65 обвинений в кровавых бесчинствах, совершенных на территории бывшей Югославии. В тюрьме Схевенинген находилось 30 обвиняемых, но 35 лиц, упомянутых в обвинительных заключениях, оставались на свободе. В Сербии укрывались Слободан Милошевич и генерал Младич. Двое обвиняемых проживали в Хорватии или на территории Боснии и Герцеговины, контролируемой хорватами. Радован Караджич и другие обвиняемые сербы по крайней мере какое-то время, скрывались на территории Боснии и Герцеговины, контролируемой сербами. Милошевич, Караджич и Младич были единственными высокопоставленными политиками и военными, которым было предъявлено обвинение. [10]

Первая возможность самой побывать на Балканах представилась мне во вторник, 26 октября 1999 года. Самолет швейцарского правительства выпустил шасси и заложил крутой вираж в небе над Скопье, крайне неприглядной столицей Македонии. Летчику пришлось приложить массу усилий, чтобы не врезаться в скалистую, поросшую лесами и окутанную легендами гору Шар. Македония, самая южная и слаборазвитая республика бывшей Югославии, избежала ужасов войны. Она сыграла важную роль в деятельности Международного трибунала. Здесь работали следственные команды, здесь собирали информацию о событиях, происходивших в других районах Югославии, в частности в Белграде. Мои сотрудники и я провели ночь на вилле, расположенной на склоне горы, откуда были хорошо видны городские огни. На следующий день мы встретились с премьер-министром страны, бывшим рок-музыкантом Любчо Георгиевски, и другими официальными лицами. Разговор с Георгиевски стал моей первой попыткой убедить балканских политических лидеров выполнить свои обязательства и помочь Международному трибуналу в расследовании военных преступлений и задержании лиц, ответственных за кровопролитие. Премьер Георгиевски и министр иностранных дел Македонии Павле Траянов абсолютно безучастно слушали меня, когда я говорила, что по некоторым данным Ратко Младич скрывается на территории их страны. Георгиевски заверил меня, что Македония, разумеется, никоим образом не намерена мешать работе трибунала. «Жена Младича родилась в Македонии», — сказал он, а потом признался, что слышал о возможном местонахождении Младича. Георгиевски дал мне понять, что сотрудничество с трибуналом может повредить ему на выборах. Траянов заявил, что у македонской разведки нет информации о месте пребывания Младича и других лиц, разыскиваемых трибуналом.

— Они — очень известные люди, — сказал он, пытаясь убедить нас в том, что полиция сразу же схватит Младича, если он окажется в Македонии. — Все знают их в лицо.

— Арест такого человека будет иметь для нас серьезные последствия, очень тяжелые последствия, — заметил Георгиевски. — Возможны даже террористические атаки…

Траянов добавил, что македонцы — не единственные, кто боится арестовывать обвиняемых трибуналом. Он указал на тот печальный факт, что силы НАТО в Боснии и Герцеговине, а также в Косово, тоже не преуспели в этом деле. «Все хотят, чтобы их арестовал кто-нибудь другой», — сказал македонский министр.

Я просила македонцев действовать более решительно:

— Просто сделайте это… Мы пришлем самолет. Кроме того, нам необходимо арестовать их активы. Они все еще действуют, и им нужно передвигаться, чтобы заниматься бизнесом.

— На этот счет можете быть совершенно уверены в нас: мы контролируем их активы и сможем заморозить счета без особых проблем, — пообещал Траянов.

— Мы не слишком боимся заморозить счета, — подтвердил Георгиевски. — Мы будем сотрудничать с вами.

Ох уж этот рефрен, эти обещания… «Мы будем сотрудничать»… Эти слова звучали, как церковный колокол, в завершение практически каждой официальной встречи на Балканах и в других странах все восемь лет моей работы в Международном трибунале. Каждое правительство, каждый чиновник, каждый натовский военный, каждый дипломат — все они обещали мне свое полное сотрудничество… с такой готовностью, что не стали предпринимать никаких действий для ареста Караджича и Младича, которые оставались на свободе более трех лет и останутся свободными еще долго. Эти слова, завершающие беседу, я слышала так часто, что уже стала воспринимать их как сигнал, что пора брать свою сумочку от Луи Вуиттон и уходить.

Мы покинули Скопье на следующее утро, 28 октября. Несколько часов мы ехали в Приштину столицу Косово. Этот богатый полезными ископаемыми регион сербские националисты считают колыбелью своей нации и утверждают над ним свой суверенитет, несмотря на то, что население края практически целиком состоит из албанцев. Из окна машины я смотрела на зеленые холмы. Мы проезжали мимо семейных крепостей, обнесенных высокими стенами. Мальчишки пасли на склонах овец и коз. Я вспомнила газетные статьи об этом крае, где говорилось о наркотрафике, бедности, неграмотности, недоедании, болезнях, младенческой смертности. Много писали о преступных сообществах, которые вывозили женщин из разных стран Европы и Азии, вынуждали их заниматься проституцией и относились к ним, как к скоту. В этом регионе никогда не было господства закона. Здесь существовал только один закон — закон кровной мести: око за око, жизнь за жизнь. Речь идет не о личной мести, продиктованной чувствами, а о древней, еще догомеровой форме поддержания социального порядка. Этот закон требует отмщения в любом случае, даже если убийство произошло случайно. Мужчины из семьи убитого не успокаиваются, пока не убьют мужчину из семьи убийцы.